Цивилизация
Согласно старому советскому анекдоту, самая независимая страна в мире — это Монголия. Потому что от нее ничего не зависит. Шутка получилась опередившая время. Десятилетия спустя очевидно, что чем меньше у государства влияния на международные дела, тем меньше у остальных интереса к делам его внутренним. Вот и правит себе спокойно Роберто Мугабе до 97 лет, пока однажды ближнее китайское зарубежье и, соответственно, интересы тамошнего капитала не обнаруживаются в дальних африканских пределах. От национального суверенитета в его чистом и незамутненном виде сегодня осталась одна абстракция. Довольно красивая и по-своему удобная, но не для автора и подавляющего большинства читателей этой заметки.
Как водится, начать стоит с терминов. Студентам-гуманитариям с первого курса известно, что суверенитет бывает внутренний и внешний. О внутреннем не так давно емко написал в «Газете.Ru» Владислав Иноземцев — о том, кто обладает полнотой власти в рамках существующих территориальных границ. Изначально это был монарх; ныне — теоретически — народ. Но на практике, как показывает Иноземцев, власть у него давно забрала бюрократия, всемогущество которой постепенно становится все более накладным атавизмом.
В свою очередь, внешний суверенитет — это и есть пресловутая независимость, то есть самостоятельное, без внешнего вмешательства, управление своей страной. В прежние времена два суверенитета шли в неразрывной связке, а точнее, не возникало нужды в их разграничении. Поскольку совершенно нормальной считалась абсолютная и неделимая политическая власть, то по-настоящему важным было только зафиксировать ее неподотчетность иностранному влиянию.
Нужно на секунду перенестись в эпоху, когда в Европе зародилась и закрепилась идея суверенитета.
XVI век. Больше столетия безжалостных религиозных войн и династических конфликтов. Десятки перекроек границ. Кровавый апофеоз многовековой истории, в которой главным субъектом политики были не стабильные территориальные образования, а полевые командиры, бесконечно делившие их по собственному произволу, который они гордо именовали наследственными правами. Красноречивый отголосок, показывающий подлинную цену громких титулов, — то, что у самого удачливого боевика всех времен, потомка мелких корсиканских чиновников Наполеона Бонапарта, императорский титул забыли отнять даже после свержения.
Ставшая краеугольным камнем современного мироустройства концепция суверенитета, выросла из острой, но локальной необходимости зафиксировать хоть какой-то статус-кво на истощенном распрями континенте. У тех, кто правил различными его частями в тот момент, прав было не больше, чем у их предшественников, но, перефразируя группу «Тату», лучше уж так, но не обратно в Тридцатилетнюю войну.
Правьте, как хотите, провозглашайте себя единственными законными наследниками хоть Августа, хоть Соломона — только перестаньте резать на куски землю и — на них же — мирное, ни в чем не повинное население.
По правде говоря, это было не лучшее решение с самого начала. Войны не прекратились, сильные по-прежнему притесняли слабых, границы продолжили кроить с пугающей частотой. Только теперь для этого приходилось выискивать дополнительные идеологические обоснования. Что, быть может, иногда и притормаживало процесс, но в то же время придавало ему дополнительную ожесточенность: на святое дело идем, у соседей землю отнимать!
А кроме того, с самого начала означенный суверенитет был ограничен тем, что впоследствии будет названо «международным правом». Сначала в виде неформальное разделения на «великие державы» и все остальные, позже посредством учреждения международных организаций типа Лиги наций и ООН (которые, строго говоря, представляют собой не что иное как формальное закрепление той же самой иерархии). Но главное, что помимо прописанных ограничителей суверенитета, существует множество нигде не зафиксированных, но занятых по сути тем же институций. И с течением времени их становится только больше.
И это не чья-то злая воля, а неотъемлемая часть естественного хода развития. Как говорится, невозможно жить в мировом сообществе и быть свободным от мирового сообщества.
Возьмем два «смысловых полюса» современного мира — Ирак и США. Один — на котором мы привыкли видеть разрушенное — не будем показывать пальцем кем — государство, пресловутый failed state, почти что колонию. И другой — где глаз ищет могущественную сверхдержаву.
На практике же выясняется, что спустя десять лет после свержения Саддама Хусейна теми самыми американцами и всего через пару-тройку после вывода оттуда американских войск любой, в том числе американской, иностранной компании
приходится обивать пороги множества кабинетов многочисленных местных чиновников, чтобы получить необходимые разрешения на добычу здешней нефти, ради которой, как вам скажет любой конспиролог, все и затевалось. Иракского суверенитета почти что нет, зато суверенов в Ираке предостаточно.
Обратная ситуация: полузабытая, но болью отзывающаяся в сердцах российских чиновников поправка Джексона-Вэника, введенная США против советского экспорта в годы «холодной войны». Приложить все усилия к ее отмене Кремлю многократно обещали в Белом доме. Но забыли напомнить, что на Капитолийском холме стоит Конгресс и у его членов может быть собственное видение целесообразности подобных решений. В итоге поправку отменяют только в 2012 году, в Москве считают себя «кинутыми», в Вашингтоне не понимают, какие тут могут быть обиды.
И это не говоря о постоянно действующих арабском и израильском лобби, которые перетягивают политику США в ключевом регионе, как канат, из Мекки в Иерусалим и обратно. Американского суверенитета хватило бы на десятерых, а вот суверенов все время маловато.
Между прочим, именно невозможность реального внешнего суверенитета в иных случаях сглаживает издержки внутреннего. Едва ли жизнь в каком-нибудь Сингапуре, Катаре или в Дубае была бы столь привлекательна, если бы тамошней авторитарной или даже формально абсолютной власти не приходилось учитывать приоритеты базирующихся там же многочисленных иностранных компаний.
Нефть и газ есть много где, но ВВП на душу населения свыше $40 тыс. они не гарантируют. В тех странах, где парламент не место для дискуссий, именно иностранцы порой занимают его место в системе сдержек и противовесов.
И вот именно теперь, когда мир национальных суверенитетов выглядит одновременно все более фиктивным и все менее эффективным, в России начинают молиться на собственную независимость как на некий фетиш. И что особенно удивительно, таким же фетишизмом умудрились заразиться и в тех странах, от которых она собственный суверенитет пытается защитить.
А ведь русские хакеры и американские НКО, fake news и «иностранные агенты» — совершенно нормальная часть современного мира. И ненормально как раз то, что их пытаются делегитимировать или даже криминализировать.
Куда проще, естественнее и логичнее было бы, если бы американского президента как самого влиятельного человека планеты всей планетой бы и избирали. Зато, в свою очередь, Демократическая и Республиканская партии имели бы неоспоримое право открыть свое отделение в любом Воронеже.
Проблема в том, что у суверенитета есть конкретные выгодоприобретатели. Среди множества субъектов, определяющих реальную политику, пресловутые «национальные правительства» сохранили эту возможность только благодаря тому, что их единственная реальная функция — являть собой этот суверенитет. Надо сказать, что средств на исполнение этой роли они не жалеют, и получается довольно убедительно.
Во-первых, на это работает мощный аппарат исторической науки, заточенный под то, чтобы рассказывать о прошлом в категориях стран, народов и цивилизаций. Во-вторых, в последние десятилетия еще и компьютерные «стратегические игры», игроки которых — цари и боги своих виртуальных стран, исподволь укрепляются в порочной идее «одна страна — один фюрер».
Одна беда: реальной пользы от этого все меньше. А содержание «институтов суверенитета» обходится все дороже. Ведь одно дело, когда ты рядовой участник политической борьбы, а другое — когда выполняешь важную государственную миссию за линией фронта. Тут уж извольте платить по тройной ставке.
Впрочем, надо признать, что и остальные участники большой политической игры вовсе не стремятся раскрывать карты. На то есть вполне прагматичные причины: вера в суверенитет укоренилась так сильно, что куда эффективнее действовать его именем, чем разоблачать фикцию.
В общем, ничего удивительного: на исходе всякой исторической эпохи власть тем ожесточеннее держится за скрепы, чем сильнее они размыкаются. Мало кто из русских царей был так твердо убежден в богом данном характере собственной власти, как Николай II. И никому эта убежденность не стоило так дорого.
Обидно только, что влияние каждого отдельного человека на ситуации, к сожалению, более ограничено, чем может показаться. Простой переход из одной юрисдикции в другую — менее зашоренную, более продвинутую, — вполне понятный личный выбор, но почти бессмысленный политический. В последнем качестве он выдает характерное непонимание, что институт государства как таковой это ничуть не ослабляет. Только лишь помогает сильным в который раз подминать слабых.
Пока единственным разумной политической стратегией кажется избавление от собственных иллюзий в абсолютности категорий, являющихся довольно условными. Нужно разрешить себе сомневаться. И уже на следующем шаге требовать тотального политического легалайза, который обещал бы, по крайней мере, снижения издержек от пафоса и лицемерия.
