Всю правду в глаза

Один мой друг, руководитель среднего звена (в точном смысле слова: у него есть подчиненные, у которых есть свои подчиненные), рассказал такую историю. Недавно к нему приходил начальник небольшого отдела и сделал довольно странное заявление. Из четырех пунктов.

Во-первых, он сказал, что работа в его отделе вдребезги разлажена, никто не хочет трудиться.

Во-вторых, что он делает гораздо больше, чем делают его коллеги того же уровня, и его работа гораздо важнее.

В-третьих, что его недавно нагрузили новыми обязанностями, а он просто устает, он просто в один прекрасный день не выдержит, сломается, уже здоровье не то!

В-четвертых, он по секрету сообщил, что NN, начальник соседнего отдела, ушел не потому, что на новом месте больше платят, а потому что здесь, на родной фирме, его совсем заездили и вообще тут ужасная атмосфера.

Сказав про атмосферу, он встал, насупился, попрощался и вышел из комнаты.

— И чего он хотел? — спросил мой друг. — Ведь он ничего не предложил, не попросил, не потребовал! Ни слова не сказал о возможной реорганизации своего отдела. Не заявил, что имеет право занять другую, более высокую должность. Даже не попросил о повышении зарплаты, раз уж его заставляют перерабатывать. И не потребовал избавить его от лишней работы, поскольку за нее не платят… Что это было? Что ему было надо?

— Бесплатная психологическая разгрузка? — спросил я. — То есть легкая истерика?
— Вряд ли. Вроде взрослый человек. Да и у нас есть кабинет психолога — бесплатный, кстати.

— Шантаж?
— Я тоже сначала так подумал, — ответил мой друг. — Но какой-то недоделанный шантаж, без точных требований и реальных угроз. То есть и не шантаж вовсе.

— Верно, — сказал я. — А может, он решил уволиться? Как в кино, ворваться в кабинет, сказать: «Дерьмо ты, босс, и фирма твоя дерьмовая!» — и хлоп на стол заявление об уходе!
— И где это заявление? Ничего подобного. Работает, как работал… Что же это было?

Я долго думал, и вот что понял. Этот человек «сказал всю правду в глаза».

Такие поступки были в ходу в советское время. «Сказать всю правду» или «вслух высказать все, что я о нем (о начальнике) думаю». Это считалось актом большого гражданского мужества.

Это было самоценно. Неважно, что человек хотел на самом деле. Главное — высказаться. Вполне возможно, что человек именно этого и хотел: сказать всю правду в глаза. И все. Разве мало?

Однако мне кажется, что «говорение всей правды в глаза» — не просто в чьи-то глаза, а в светлые очи начальства — это своеобразное наследие крепостного права. Точнее, крепостного бесправия. Наследие феодально-сословного общества, когда «низы» никак не могли повлиять на поведение «верхов». Не было для этого никаких государственно-правовых оснований. Ни справедливых законов, защищающих бедного и слабого, ни независимого суда, ни парламента, ни свободных выборов. У бедных низов оставалось одно — воззвать к совести барина.

«Грех тебе, барин! Оставил меня без прокорму с малыми детушками! Да и изба совсем развалилась, да и корова пала, Ох, грех, барин!» Можно еще добавить: «Эх, барин! А ведь помирать будем!» — то есть напомнить о Божьем суде. Такой вот мягкий духовный шантаж.

Сказав всю правду в глаза, мужик нахлобучивал шапку, поворачивался и уходил. А соображать и действовать должен был барин.

И довольно часто — хотя, разумеется, далеко не всегда — барин соображал и действовал. Потому что это были его мужики, и они были нужны ему, в отличие от Чичикова, в виде живых душ. Барщина там или оброк — сами понимаете.

Наверное, так или примерно так было у моего товарища — отнюдь не феодального барина, а скромного руководителя среднего звена, к которому пришел со своими упреками вовсе не крепостной мужик, а его подчиненный, начальник низового уровня. Но традиция берет свое.

Экономисты-институционалисты называют это «path dependency», то есть зависимость от прежней колеи, повторение старых ошибок.

Наверное, этот человек ждал от своего шефа, что тот сам предложит реорганизацию отдела, повысит его в должности, увеличит зарплату, освободит от лишних обязанностей, а заодно примет меры по оздоровлению атмосферы в коллективе.

Вот это «высказывание всей правды в глаза» — и в службе, и в политике и даже в семейно-сексуальных отношениях — это всего лишь перекладывание на начальство, на власть или на партнера тягчайшей обязанности «сделать что-нибудь!»

А что именно надо сделать?

Как что? Ты же барин, начальник, власть! Ты муж и отец (или жена и мать, без разницы, кто первый сообразил, тот и упрекает) — вот ты и придумай! Сделай что-нибудь, чтоб мне понравилось!

Хорошо. Посмеялись.

Дальше пойдет невеселый разговор.

Я, как вы знаете (кто не знает, может прочитать пару-тройку моих колонок вот здесь, в «Газете.Ru»), не самый главный болельщик и поклонник нашей нынешней власти. Мягко говоря. Однако некоторые моменты в выступлениях оппозиции меня тоже — и тоже, мягко говоря — удивляют.

Своей глобальной неконкретностью, вот чем.

Когда четыре года назад случились митинги в связи с выборами, мне вдруг показалось, что единственным реалистичным требованием было — допуск оппозиции до телевизора.

Не в виде мальчиков для битья в политических ток-шоу, а в виде собственных — пусть коротких, пусть не в прайм-тайме, пусть не на самых главных, но все-таки на «эфирных» каналах — передач. Где представители оппозиции могли бы внятно, неспешно, не выкрикивая трехсекундный лозунг, стараясь переорать профессиональных теноров и сопрано госпропаганды, а именно что спокойно и подробно поведать зрителям свои мысли, свои программы, свое видение перспектив России.

Смешно сказать, я даже написал об этом статью (возможно, и сейчас она висит на сайте «Новой газеты»). Но друзья и знакомые мне сказали, что это требование «абсолютно нереально». Наверное. Даже, скорее всего. С 99-процентной вероятностью власть не подпустила бы оппозицию к эфирным каналам. Однако отказать было бы нелегко, и вот почему. Этот отказ разоблачил бы политику власти сильнее, чем нарушения выборного законодательства.

Ведь речь идет не о пересчете голосов, не о новых выборах и уж, конечно, не о том, что «режим должен уйти» — господи боже мой,

где вы видели режим, который бы уходил в ответ на заявление, что он должен уйти?

Не беспокойтесь, господа, никто не требует вашей отставки! Мы уважаем Конституцию. Мы уважаем результаты выборов, несмотря на все вопросы по чистоте процедуры. Но мы сомневаемся, что русская жизнь должна быть устроена по принципу «победитель получает все». Все, всегда и везде только победителю (хотя он не набрал 100% голосов) — это неправильно, это не соответствует сложившимся в народе представлениям о справедливости.

Да и вообще речь идет о самой малости — всего лишь о выделении маленькой грядки на пышном российском телевизионном огороде, согласно конституционным принципам свободы прессы… И мне очень жаль, что это требование тогда не было заявлено.

Требовать, чтобы власть отказалась от власти — вот так, с бухты-барахты, совершенно добровольно чтобы сдалась, чтобы она, как говорят картежники, «пришла, рыдаючи, на грудь» и отказалась бы от всех своих прерогатив и гарантий, — это, выходит, реально. А потребовать (ну ладно, убедительно попросить) эфирное время на городских каналах соответственно набранному проценту голосов — вот это, получается, нереально…

Совершенно крепостническое ожидание, что власть, услышав нестройные голоса: «Грех, барин! Ведь помирать будем!» — сама раскается и сама все устроит к вящему торжеству демократических идеалов. «Никогда ничего не просите, особенно у тех, которые…» — и далее по бессмертному тексту. Не просите! Но немного попреков, укоров, «всей правды прямо в глаза» — не помешает. Авось те, которые богаче и сильнее, устыдятся, усовестятся.

В связи с массовым приношением цветов к могиле Сталина я натолкнулся на одно занятное рассуждение. «Этим людям на Сталина-то наплевать. Это новейшая форма русского протеста! 80% русских недовольны антинациональной политикой власти. Они таким манером подают знак».

Как странно! Если 80% русских недовольны властью, они, согласно Конституции, давно владеют простым и надежным способом подать нелюбимой власти знак — поставить галочку в избирательном бюллетене не там, где угодно власти, а в каком-то другом квадратике. Но это, очевидно, боязно. Вдруг начальство велит сфотографировать бюллетень? Или внутри урны сидит специальный человек и наблюдает, кто как проголосовал? Да и потом все равно подсчитают, как хотят…

Так что лучше понести гвоздики Сталину, а Путин, глядя из Кремля, сам поймет, что надо сделать для народа.

Я не верю в эти выдумки, что якобы современные сталинисты таким хитрым, слишком уж метафорическим манером протестуют против политики власти. Однако показательно, что такая выдумка появилась.

Станиславский говорил: «Играешь злого человека — ищи в нем хорошие черты и играй их». Вот и я повторяю: «Читаешь или слушаешь своего политического противника и вообще, с твоей точки зрения, человека дурного и неумного — ищи, где он прав».

Мне ни капельки не нравятся высказывания господ Зорькина и Михалкова о крепостном праве, но все чаще мне кажется, что это и в самом деле некая, извините за выражение, скрепа. Отношения бесправного мужика и всемогущего барина пронизали политическую действительность. И дело не в барине, а именно в мужике.

Дело в старой мужицкой привычке выражаться туманно и сразу переходить на высший ценностно-экзистенциальный уровень.

Русскому скитальцу, как мы еще в школе учили, нужно именно всемирное счастье. Чтоб власть горько устыдилась и сама ушла, обеспечив безопасность переходного периода, отдав ключи от ядерных чемоданчиков и банковских сейфов.

Меж тем как вопрос стоит о вещах простых и земных. О повестке дня в области строительства гражданского общества. Что-то на уровне комитетов внутридворового благоустройства, групп контроля качества продаваемой сметаны, школьных советов, попечительства над библиотеками и т.д. и т.п. Но это мелко и скучно, понимаю. Куда веселее в стотысячный раз вслух сказать все, что мы думаем о власти.

Всю правду в глаза!

А барин — поймет, придумает и сделает. Или — не сделает. Он же барин.