Цивилизация
Несколько лет назад, в середине января, когда Москва жила ожиданием крещенских морозов, я решил провести эти холодные недели в теплых краях. Так я оказался в городе Александрии, где случайно забрел в небольшой монастырек, принадлежащий Коптской церкви. Там я разговорился с отцом Варлаамом, библиотекарем этого монастыря. Он хорошо говорил по-гречески, и я греческий язык еще не забыл, так что мы с ним вполне приятно беседовали. Кстати говоря, легче всего беседовать на иностранном языке с иностранцем, для которого этот язык – не родной. Русскому на английском – с немцем, например. Так вышло и в этот раз.
Он расспрашивал меня о жизни в Москве, о моей работе, и я, слегка хвастаясь, сказал: «Горжусь, что в прошлом году у меня вышли целых три книги». Монах улыбнулся и сказал: «Поздравляю! Три книги – это прекрасно! Однако же гордиться нехорошо. Гордиться, сын мой, не надо. Гордость – смертный грех номер один, по списку святого Григория Великого».
Я спросил: «А что же делать, отец мой, ежели я радуюсь своему успеху?» – «Радоваться! – отвечал он. – Но лучше всего смиренно благодарить Бога. Но не гордиться! Ибо сие грешно!»
Вот тут мои читатели непременно скажут: «Ну что вы! Грех – это гордыня! А гордость – законное и славное чувство». Увы, это не совсем так, вернее – совсем не так, но об этом мы поговорим чуточку позже.
А пока – вернемся к моему разговору с монахом-библиотекарем.
Раскрыв шкаф и проводя пальцем по книжным корешкам, он сказал: «Ежели хочешь, сын мой, я покажу тебе одну древнюю душеполезную повесть, как раз о гордости». Я, разумеется, кивнул. Он снял с полки увесистый том, уселся на истертую деревянную скамью, пригласил меня присесть рядом – и раскрыл книгу с тем особым хрустом, с которым раскрываются старинные пергаменные рукописи. Я увидел непонятные закорючки коптского письма, но монах стал переводить на греческий прямо с листа:
«Повесть об Аглае и Агнии. Когда благочестивый император Ираклий запретил лупанарии, то есть публичные дома, хозяева тут же переделали их в гостиницы. Они принимали путников, но тайно промышляли и прежним своим ремеслом. В одном из таких заведений Александрии была девица по имени Аглая, что означает «блестящая, роскошная». Она была прекрасна лицом, стройна, белотела, с пышными золотыми волосами. Но она не только занималась порочным ремеслом. Она была порочна и зла в своей душе. Она сплетничала и злословила, лебезила перед хозяйкой, била служанок, которые мыли пол и готовили еду, и норовила содрать с клиента деньги сверх уговора. На рынке, куда ее посылала хозяйка, она вдруг нагло подмигивала какому-нибудь почтенному горожанину – так, чтоб это непременно увидела его жена, идущая с ним рядом.
Однажды в их гостиницу прибыл молодой красивый монах. Он нанял номер на одну ночь. Аглая под видом служанки принесла ему хлеб, смоквы и вино – и увы! Монах не смог устоять перед ней, а она, соблазнив его, похитила у него из-под подушки большой кошель с золотыми монетами. Часть монет отдала хозяйке, часть раздарила подружкам, а на остальное купила себе браслет с драгоценными камнями.
Через месяц, выйдя на рынок, она увидела на площади небольшую толпу арестантов в оковах: начальник стражи позволил им отдохнуть. Аглая из любопытства подошла поближе и увидела, что на камне сидит – в лохмотьях, с обритой головой, с железной цепью на руках и ногах – тот самый молодой монах, которого она сначала соблазнила, а потом обокрала.
Аглая, закрывшись платком до самых глаз, спросила его: «По лицу твоему, по рукам твоим вижу: ты из благородного сословия. Что же ты совершил, что идешь в цепях рядом с ворами и разбойниками?» Тот ответил: «Я был монахом, я вез большие деньги в свой монастырь, но в гостинице потерял монашескую чистоту и все золото. Настоятель изгнал меня из общины и передал в руки мирской власти, как обыкновенного вора». «Ох, какая злая судьба!» – вздохнула Аглая. Но арестант спокойно прибавил: «Это не судьба, а моя слабость и твое зло, не скрывай лицо, я узнал тебя». Тогда Аглая сняла с руки браслет с драгоценными камнями и протянула ему: «Отдай начальнику стражи, и он облегчит твою участь». «Не надо, я согрешил, и я должен нести наказание», – ответил арестант. «Прости меня!» – сказала Аглая. «Бог простит», – сказал он.
Аглая не вернулась в гостиницу, а пошла в недалекий монастырь, где стала послушницей. Она рассказала настоятельнице о своей жизни, и та назначила ей суровое послушание – пойти служанкой в ту самую гостиницу, где она ранее занималась своим греховным ремеслом. Много унижений пришлось претерпеть Аглае от подруг и от служанок, которые мстили ей – прежде первой красавице, а ныне последней поломойке. Но Аглая смиренно сносила все издевательства и побои и мечтала только о постриге, то есть хотела стать настоящей монахиней.
Прошло еще сколько-то месяцев, а может, и лет, как вдруг Аглая увидела, что перед их гостиницей остановилась высокая повозка. Оттуда вышли двое молодых красавцев-монахов и помогли сойти на землю какому-то клирику высокого ранга – об этом говорила его узорчатая риза, золотой наперсный крест и камилавка на голове. Аглая с изумлением увидела, что это – тот самый бывший арестант. Подруги-служанки рассказали, что это некий монах, который то ли потерял, то ли растратил монастырские деньги, был отлучен и приговорен к каторге, как вор. Но его богатые родичи собрали для монастыря нужную сумму, подали прошение императору и патриарху. Его помиловали, вернули в лоно церкви, и теперь он чуть ли не епископ.
Аглая разгневалась в сердце своем. Значит, его простили, он снова сидит на мягких подушках, ездит в каретах – а она тут моет полы? Поэтому ночью она соблазнила этих двоих монахов, а под утро через узкое окно проникла в запертую комнату, где спал епископ. Обнаженная, она встала перед постелью и зажгла свечу.
«Аглая, прикрой свое тело, не трудись меня соблазнять, – сказал он. – Ты лишила чистоты моих спутников, юных монахов, но я отпускаю тебе этот маленький грех». «Маленький?» – засмеялась она. «Небольшой по сравнению с великим грехом гордости, который обуял твою душу! – объяснил он. – Ведь ты соблазняла меня не из-за денег, и даже не из похоти, а из гордости. Ты хотела стать выше монаха, сильнее его обетов. Ты предлагала мне драгоценный браслет не из доброты, а из гордости – ты хотела подняться в моих глазах. Наконец, ты пошла в монастырь не из раскаяния, а снова из гордости – вот она я какая! Теперешний твой поступок это ясно доказывает. Ты опять хочешь стать выше законов и правил. Усмири свою гордость, Аглая! Вон ключ. Отопри дверь и уходи». Сказав сие, он закрыл глаза и спокойно уснул.
Аглая много думала над словами епископа и поняла, что он сказал правду. Вернувшись в монастырь, она постриглась под именем Агния, что значит «чистая, непорочная». В монастыре она изумляла всех строгостью поста и прилежанием в молитве. Кроме того, она прекрасно вела монастырское хозяйство. Поэтому игуменья сделала ее своей ближайшей помощницей, а отходя к Богу, завещала сестрам во всем слушаться мать Агнию. Так она стала настоятельницей этого женского монастыря. Она утешала страждущих, исцеляла болящих, помогала бедным, наставляла сомневающихся. Слава ее росла, со всех концов страны к ней шли вдовы, бедные невесты, девушки-сироты, и все получали облегчение и просветление.
Однажды мать Агния собралась на праздник Крещения в главном храме Александрии. Сопровождаемая целой свитой монахинь своего монастыря, она вошла в храм и скромно встала с левой стороны. Служил митрополит сего града. Обходя народ, он увидел ее и вдруг горько заплакал. Подошел к Агнии, обнял ее и сказал: «Грех, матушка! Ты все та же! Ты неисправима!» «Но почему, отец мой?» «Взгляни на свою свиту, на свое одеяние, на свои дорогие четки, на свое строгое лицо… Гордость, на гордости изжаренная, гордостью посоленная! – и, приблизив к ней лицо, прошептал ей в самое ухо: – Да один твой поцелуй, который ты, бывало, даром давала прохожему солдату, для Бога дороже, чем все эти фокусы с горделивым самоунижением и трижды горделивым игуменством!». Перекрестил ее, взмахнул кадилом и пошел дальше.
Агния уверилась, что это был не монах, не арестант, не епископ и не митрополит, а ангел Божий, посланный ей для испытания и наставления.
Поэтому она вышла из храма, зашла в ту самую гостиницу, сняла монашеское одеяние, остригла себе косу…»
Библиотекарь отец Варлаам вдруг замолчал. «А что дальше?» – спросил я. «А дальше нам ничего не известно», – и он показал, что половина листа вырезана. «Возможно, там был какой-то соблазнительный финал?» – неловко пошутил я. «Не исключено, – усмехнулся в ответ отец Варлаам. – Однако я верю, что Аглая-Агния в конце концов стала смиренной мирянкой. Торговала на рынке оливковым маслом. Или служила поварихой в той же самой гостинице. И жила весело. Сказано же: «Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах». Справившись с грехом гордости, она справилась и с грехом уныния. Что такое уныние, как не стон обиженной гордости?»
Вот тут пора вспомнить про «гордость» и «гордыню». Вообще-то это чистые синонимы. Как «палец» и «перст», как «щеки» и «ланиты». Вот смотрите:
«Гордость [гордыня; греч. ὑπερηφανία; лат. superbia], в христианстве один из основных человеческих пороков. Преподобный Иоанн Кассиан начало этого зла усматривает в тщеславии, от которого, если оно становится «чрезмерным», «рождается страсть гордости». «Гордость, – по замечанию преподобного Иоанна Лествичника, – есть крайнее убожество души».
(с) Православная Энциклопедия, под редакцией Патриарха Московского и Всея Руси Кирилла.
Поэтому попытки отделить «хорошую гордость» от «плохой гордыни» – это проявление того же самого порока, это попытка выделить какой-то особый уголок, где можно было бы спокойненько гордиться – то есть считать себя лучше, выше, сильнее других.
А это не только грешно, но и опасно.
Наказание за гордость может настичь и отдельного человека, и социальный слой, и государство. Может «прилететь» даже человечеству в целом, поверх границ и классов – мне кажется, COVID-19 тому пример – ужасный, но, боюсь, не последний.
Автор выражает личное мнение, которое может не совпадать с позицией редакции.