Цивилизация
Издавна считается, что правильно назвать вещь – значит, правильно ее понять. Но слово «правильно», как правило, выносится за скобки. В итоге получается глупость. А глупость сильно мешает не только рассуждать, но и просто жить.
Когда-то давно, в конце 60-х, знаменитая советская фельетонистка Наталия Ильина написала про такой случай: в журнале «Юность» была опубликована репродукция картины какого-то советского художника (о, легендарные времена, когда литературный журнал печатал цветные глянцевые вкладки!).
Картина называлась «Солнце, воздух и вода», и там был безлюдный берег реки, и три обнаженные девушки. Никаких парней даже в отдалении, даже намеком. Но читатели все равно возмутились. Пропаганда разврата! И вот читатель пишет письмо с требованием наказать редактора, который опубликовал – внимание! – «опстракционную иллюстрацию». Хотя «иллюстрация» была реалистическая, даже соцреалистическая. Но читатель – очевидно, вспомнив недавний разгром, который учинил Хрущев на выставке авангардистов – крепко усвоил, что абстракционизм – это что-то плохое. А, следовательно, все плохое – это абстракционизм. Даже «опстракционизм». Так будет точнее.
Опыт ошибочных силлогизмов у советского человека был очень давний и прочный. И «кулаками», и «троцкистами» называли людей, которые не имели никакого отношения ни к сельской буржуазии, ни к левому экстремизму. Не говоря уже о таком гибриде, как «право-левая оппозиция», и таинственном философском течении «меньшевиствующий идеализм».
Но не будем осуждать. Постараемся понять. Широкой массе темных людей, совсем недавно освоивших грамоту, необходимы какие-то умственные костыли. Какие-то ориентиры, какие-то ярлыки, которые можно налеплять на вещи и тем самым как бы понимать их.
Да, предки – с нашей колокольни судя – были глуповаты и темноваты. А вот что касается ума наших современников, тут есть две взаимоисключающие концепции.
Первая гласит, что предки были куда умнее нас. И не только какие-то дальние пращуры, а люди, жившие буквально два поколения назад. Они знали массу имен и дат, событий и названий, не путались в географической карте. Не то, что нынешние – по любому поводу лезут в Google, а если правду сказать, то и туда не лезут, а просто гордятся такой возможностью, оттого и пребывают в невежестве.
Вторая концепция, наоборот, утверждает, что мы несравнимо умнее наших предков – и далеких, и недавних. Популярная фраза: современный человек за один вечер, проведенный у телевизора, получает информации больше, чем средневековый крестьянин за всю свою жизнь.
Мне кажется, что обе концепции – так себе. Начнем со второй. Поскольку вечеров у телевизора современный человек проводит примерно 300 в году, и таких лет у него не менее 40, то получается, что он в 12 000 (в двенадцать тысяч) раз умнее своего предка. Не знаешь, в какую сторону кидаться. Жалеть старинного крестьянина, который в 12 000 раз глупее, чем нынешний среднестатистический балбес, просиживающий вечера у телевизора? Да как же бедный крестьянин мог лапти надеть и коня запрячь, не говоря уже о пахоте, севе, жатве и молотьбе? Нет, так не бывает, чтоб наши предки сплошь быть клиническими олигофренами. Или же наоборот, надо восторгаться умом и эрудицией любого современного телезрителя? Тоже как-то не получается…
Да, количество новой информации постоянно и мощно увеличивается. То ли удваивается каждые пять лет, то ли упятеряется каждые два года… Но эти цифры нас не очень волнуют – почему? Да потому, что объем нашего, извините за выражение, «жесткого диска» за последние три тысячи лет не увеличился.
Мы можем усвоить и актуализовать примерно столько же информации, сколько современники Троянской войны. И в этом нет ничего ужасного. Книг печатается все больше и больше, но человек, если только он не профессиональный редактор или критик, за свою жизнь читает от трех до пяти тысяч романов, повестей и популярных брошюр. И это еще очень много. Обычно – меньше.
Что касается концепции номер один (что отцы и деды были умные, а вот мы – дураки) – она тоже неверна. Худо-бедно, человечество умнеет век от века. Нам стали известны многие тайны природы, мы научились мыслить более или менее рационально. Перестали верить в ведьм, в порчу и сглаз, научились мыть руки, узнали, как живут люди в других странах, перестали в страхе шарахаться от людей другого цвета кожи и другой религии – это ли не признак, что мы в целом поумнели?
Если в целом, в масштабе планеты, континента, страны – безусловно, да. Но есть некоторые факты, которые сбивают градус оптимизма. И это тоже объяснимо.
Но сначала подумаем – отчего нам кажется, что именно сейчас, в цифровую эпоху, мы все чаще и чаще сталкиваемся с шокирующей глупостью? Хотя, как только что было сказано, человечество умнеет год от года?
Ответ довольно прост. Умных людей (то есть неплохо образованных и активно владеющих навыками рационального мышления) в населении всегда было и есть значительно меньше, чем глупых (то есть тех, которые лишены указанных выше свойств). Каково соотношение тех и других? Кто знает. Может быть, соотношение Парето (20:80), а может быть, соотношение Старджона (10:90). Но все дело в том, что в доцифровую эпоху малообразованные и не слишком рациональные люди были – усилиями образованных и рациональных, разумеется! – отрезаны от широкой аудитории. Грубо говоря, умные вещали на всю нацию, а глупые – на всю кухню. При этом слушая радио, откуда доносились речи умных.
Цифровая революция состоит вовсе не в технологических достижениях, не в скорости, удобстве и доступности приема-передачи информации. Революционность цифровой эпохи заключается в том, что она дала слово «улице безъязыкой».
Слом политической и даже моральной цензуры – ничто по сравнению с крахом цензуры интеллектуальной.
Произошло нечто похожее на раннесоветский ликбез, побочным результатом которого стали пугающе-бессмысленные термины типа «троцкизм», «уклонизм», «кулачество», «идеализм», «поповщина», «ревизионизм» и т.п.
Нынешние процессы высвобождения необразованности и глупости из-под ярма культурной цензуры – масштабнее во много раз. Примерно во столько же раз, во сколько число посетителей интернет-сайтов больше, чем число тех, кто в 1920-е годы посещал кружки политпросвета.
«Новым грамотеям» нужны новые умственные костыли, новые ярлыки, которые удобно лепить на действительность, чтоб как-то ее понимать и действовать. Это явление глобальное. Можно даже сказать, что мы тут счастливым для себя образом чуток приотстали.
Например, в России почти не слышно «климатической» и «веганской» истерики, которая охватила почти весь западный мир. Точно так же нас пока слабо задевает экстремальная и агрессивная политкорректность (странное, казалось бы, сочетание – «агрессивная корректность» — парадокс, оксиморон – но дело нередко обстоит именно так).
Зато мы, в полном соответствии с российским наследием XIX–XX веков, преуспели в политических ярлыках. Прекрасное в своем существе слово «либерал» (поборник свободы) уже почти два века, с 1830-х годов, обозначает негодяя, лицемера, пошляка. Как писал мой тезка Денис Давыдов: «Всякий маменькин сынок, всякий обирала, модных бредней дурачок, корчит либерала». Но не менее прекрасное слово «консерватор» (хранитель традиций), начиная с середины позапрошлого века, с Герцена и Салтыкова-Щедрина, тоже не означает ничего хорошего, указывает на замшелого реакционера, врага всякого прогресса. Либералы и консерваторы постоянно переругиваются или, в лучшем случае, оправдываются, что, дескать, не так они и плохи. Но слова: «Ты либерал! А ты консерватор!» означают всего лишь: «Дурак! Сам дурак!».
Оставим политические наклейки. Их использование все же имеет давнюю традицию. Но в речи и в поведении людей цифровой эпохи случилось замечательное явление – я бы назвал его «массовой приватизацией профессиональности». Термины, которые не так давно были прерогативой специалистов и употреблялись строго по назначению, теперь стали инструментом повседневности.
Двумя поколениями раньше человек приходил к врачу и жаловался на вялость, безразличие, усталость, чувство вины перед близкими, ощущение собственной никчемности, на тоску вплоть до физического ощущения душевной боли, комка в груди… — и врач ставил (или не ставил) диагноз «депрессия». А сейчас человек приходит к врачу и сразу жалуется на депрессию. Похоже, как если бы человек жаловался не на неприятные ощущения в сердце, а на удлинение интервала QT на кардиограмме.
Похоже, да не совсем. Потому что «депрессия» из узко-клинического термина стала популярным словом, поведенческим маркером, чуть ли не социальным инструментом. Это относится и к многим медицинским – особенно психиатрическим и психологическим – терминам (тревога, паническая атака, бред, паранойя, амнезия, вытеснение, проекция, комплекс, и т.п.).
С одной стороны, это хорошо – человек познает самого себя, анализирует свои чувства. Но, усваивая и присваивая эти термины – часто в упрощенном или искаженном понимании – он оказывается у них в плену. Не просто живет, думает, чувствует и любит – а «проецирует», «вытесняет» и «комплексует».
Есть модное слово «газлайтинг». Первоначально оно означало нечто вроде «намеренного сведения с ума». Был американский фильм 1944 года «Gaslight» (про старинную, относительно времени создания фильма, жизнь). Муж, уходя из дома, делал так, что газовое освещение (газовые рожки, похожие на бра) – горели все тусклее и тусклее. А когда жена жаловалась, что наступает тьма, муж говорил: «О, милая, тебе все это кажется!». И она постепенно убеждалась, что нездорова психически.
Типичный случай «советского газлайтинга» описан известным писателем Анатолием Алексиным. Нехороший директор школы, желая выпроводить на пенсию пожилую учительницу, нарочно перекладывал ее классный журнал из шкафа на какую-то другую полку. Она наутро искала, не могла найти, он ей помогал и сочувственно вздыхал: «Да, Анна Ивановна, что-то у вас с памятью… Да, Анна Ивановна, годы, куда ж деваться…». То есть убеждал ее в том, что у нее старческий склероз или что-то в этом роде. Вот вам «газлайтинг» в чистом виде.
Но сейчас это слово означает любое несогласие, любое обидное замечание. Девушки пишут в социальных сетях: «Он меня газлайтит! Говорит, что я дура!».
Увы. Он просто хам и грубиян. Никакого газлайтинга здесь нет. Но девушка считает, что ее злостно сводят с ума, убеждают в слабоумии.
То же со словом «токсичный». Сначала были «токсичные активы», то есть депозиты, опасные для банка, сомнительные в смысле происхождения (а ну как привлекут к суду за отмывание?). Потом – «токсичные отношения» (сначала в бизнесе, и лишь потом в быту). Наконец, появились «токсичные родители», и это слово уже не значит ничего, кроме «нехорошие». А слово «детская травма» вообще значит все, что угодно, любое неблагополучие в возрасте от 0 до… до 21+.
Выше я цитировал старинную (чуть ли не конфуцианскую) мудрость: «Правильно назвать вещь – значит правильно ее понять». Думаю, что верно и обратное: «Неправильно назвать – значит неправильно понять и неправильно действовать».
Вот такое следствие цифровой эпохи, эпохи легкодоступных и неаккуратно изложенных знаний. Но говорить «цифровая эпоха» — это тоже быть в плену у термина. Эпоха – штука слишком сложная для того, чтобы ее можно было охарактеризовать одним словом.
