Цивилизация
Скоро тридцать лет, как мы победили. В нынешнем российском календаре эти августовские дни спрятаны, замазаны, забыты. По достоинству их надо бы отмечать пышными торжествами, как день рождения нынешней России.
Принятие декларации о независимости или подписание Беловежских соглашений – это все не то, это суета где-то там, в верхах, ее мало кто понял и запомнил. А в августе 1991 года и мы сами, кто стоял вокруг Белого Дома, и весь мир вместе с нами увидел: новая, независимая, демократическая Россия существует и готова себя защищать. В отличие, кстати, от СССР, за который после Беловежья на улицу не вышел ни один человек, ни одна воинская часть не поднялась по тревоге, никакие секретные агенты не попытались «арестовать заговорщиков».
И все те, кто управляют Россией сегодня, – родом из того же Августа. Где бы они были, если бы мы тогда к Белому дому не вышли? Выращивали бы картошку на шести сотках персональной пенсионерской дачи. Ну ладно, на двадцати сотках. Может быть, даже не картошку, а персики на ЮБК. Но и не более того. Может быть, потому они и не любят вспоминать эти дни, что пришлось бы говорить нам «спасибо»?
Сегодня я привык слышать совсем другие речи от тех, с кем мы всегда вместе стояли, – не за Горбачева или Ельцина, а скорее за собственное право дышать как хочется. И сегодня они говорят: да, это было прекрасно, да, мы тогда победили, но легко отдали победу мародерам, упустили ее, разменяли на частные свободы. ГКЧП взял реванш, разгромил нас: кого выдавил из страны, кого загнал во внутреннюю эмиграцию, а кого (и это самое страшное) приучал лицемерить, пока маска не приросла к лицу. Как же мы все-таки тогда лоханулись!
Да, они по-своему правы – те, кто так говорит. Все примерно так и есть. Но тридцать лет спустя – не пора ли расстаться с ностальгией? Не пора ли перестать все валить на проклятые или благословенные девяностые и рассуждать о том, как неправильно все тогда сделали и нас вот лично не послушали? Тридцать лет прошло. Тридцать. Пора поблагодарить историю за тот шанс, который она нам дала и который мы, как обычно бывает с историческими шансами, использовали лишь отчасти.
Там, у Белого дома, собрались люди, которых объединяла не политическая программа, а скорее одно свойство – интеллигентность. Причем неважно, были это доктора наук, старшеклассники или рабочие с заводов, но это были, условно говоря, те, кто читал Стругацких и слушал Окуджаву, кто сидел у костра рядом с палаткой и копил деньги не на новый сервант, а на путешествия в новые края. Это была позднесоветская интеллигенция, ныне практически вымершее племя, которое советская власть недолюбливала, но и обойтись без нее не могла. В принципе, интеллигенция относилась к ней точно так же: не любила, но… охотно встраивалась в Систему. И когда Система рухнула, то интеллигенции, в полном соответствии с теорией эволюции, пришлось приспосабливаться или вымирать.
Кстати, все то, чего мы действительно хотели, мы получили, и даже до сих пор его у нас до конца не смогли отобрать: книги и песни, ночевки у костра и поездки (до пандемии) – это все наше. Адекватное политическое представительство, равные и прозрачные условия игры, верховенство права и все такое прочее, что нам едва показали и тут же отобрали назад, – в массе своей мы просто не задумывались об этих вещах. Не понимали, как они устроены, для чего нужны, не готовы были вкладывать собственные усилия, тратить свои ресурсы. Ну ладно, у меня ресурсов и так было в обрез: мы были студенческой семьей с двумя детьми, не до политики было, надо было детей кормить, одевать и раз в год вывозить к морю. С этим мы справились, отличные выросли дети.
А остальные? Да ведь у каждого было что-то свое: у кого творчество, у кого дружеский круг, у кого, я не знаю, строительство домика мечты в деревне или восстановление разрушенного монастыря. И все это мы построили, сохранили, передали новым поколениям. В это мы вложились.
При этом как класс или прослойка (так нас официально называли) «советской интеллигенции» мы вымерли. А разве не этого мы на самом деле хотели? Разве не называли пренебрежительным словом «совок» все то, что было вокруг нас и даже, пожалуй, внутри нас самих? Да-да, я слышал про самый вкусный пломбир от нынешних тридцатилетних, кто его даже и не пробовал. Так пломбир остался. И балет, и космос, и перекрытый Енисей остались, никуда не делись. И, разумеется, знаменитая госбезопасность. А вот советской интеллигенции больше нет.
Но ведь этого мы и хотели. Мы начали перестройку с себя самих, как и призывал Горбачев. И перестроились.
Так что давайте не будем себя угрызать или обвинять всех вокруг. Дорогие мои сотоварищи, с кем делили принесенные добрыми людьми бутерброды, с кем приникали к приемнику с подсевшими батарейками, с кем, заслышав близкие выстрелы самой страшной ночи, вставали в живое кольцо, взявшись за руки (мои, честно скажу, дрожали). Мы сделали, что мы могли, на что у нас тогда хватало сил.
Мы добыли себе и своим детям четверть века (не меньше!) домашней свободы. Нет, не политических прав, не представительства, не равных правил игры в бессословном обществе. Но мы тогда и не понимали, что это такое, как оно устроено и зачем оно нужно. Но мы получили возможность вырастить целое поколение прекрасных людей, которым все это уже понятно, которые не уповают на великого могучего вождя, как некогда мы (ну было, было ведь уже тогда!), а трезво взвешивают свои силы и оценивают обстоятельства. Они пойдут дальше и сделают больше, когда настанет их черед. И однажды они скажут нам спасибо.
Я точно знаю, что будет так. У нас выросло трое очень разных и совершенно прекрасных детей: в августе 1991 года старшей было четыре с половиной, второй полгодика, а третий родился только через восемь лет в свободной и удивительной стране, которую мы постарались подготовить к его приходу на свет. Не все, честно говоря, получилось, но гораздо больше, чем мы могли тогда, в августе, ожидать.
«Мы тусовались, тусовались… и победили!» – так я тогда подвел для себя итог трех августовских дней и ночей. В принципе, согласен с этой оценкой и сегодня.