«Здесь никогда ничего не изменится»

Сегодня у меня день рождения – пятьдесят первый. И все эти годы я слышу одну и ту же фразу: «здесь, в нашей стране, в этой стране никогда ничего не меняется». Но все эти годы фраза – лжива. Нет, я понимаю, что имеется в виду, но… судите сами.

В день, когда я родился, мой отец (актер) выпивал по этому поводу с моим дедом (кадровым военным, прошедшим войну от Беларуси до Манчжурии). Отец был счастлив, а дед мрачен – он ждал скорого начала Третьей мировой. В этот день войска Варшавского договора вошли в Чехословакию. В этот день оттепель окончательно сменилась долгими заморозками.

В моем заморозочном детстве мы были уверены, что если не Брежнев, то брежневский строй – это навсегда. Откроют новые станции метро, изменится покрой платьев и хиты эстрады, выйдет новая комедия Рязанова про милых беспомощных интеллигентов, но остальное – неизменно. Школа, институт, должность в НИИ, зарплата в 180 рублей, путевка в Трускавец раз в год, потом пенсия и шесть соток, если их выделят, конечно.

Заканчивалась третья четверть выпускного десятого класса, у нас была лыжная подготовка в Сокольниках, и солнечным мартовским днем я услышал объявление по репродуктору: пленум ЦК КПСС избрал генеральным секретарем товарища М.С. Горбачева. Ясно было только одно: этот, молодой, в отличие от двух предшественников – надолго, да и говорить умеет без бумажки.

Но все так же висели старые лозунги, так же зубрили мы в университете историю КПСС…

Весной 1987-го я ушел в армию и вернулся через два года в совершенно другую страну. Жить в ней становилось все труднее и все интереснее, и я счастлив, на самом деле, что юность пришлась на эти самые годы.
Свой двадцать третий день рождения я встречал на баррикадах у Белого дома и думаю, что ни до, ни после не получал такого роскошного подарка, как тогда – новую и свободную страну. Что мы с этим подарком потом сделали, уже другой вопрос.

Сейчас модно стало говорить: «да если бы нам тогда, в 91-м, показали, что будет происходить в 19-м…» Но нам показали. Все, что произошло потом, уже тогда было явлено в зародыше, уже в тот самый день, 21-го августа, когда стало окончательно ясно, что мы победили и об этой победе стали орать в мегафоны какие-то самоуверенные люди. Те, кто при другом повороте событий орал бы так же вдохновенно про победу противоположной стороны. Нам все это сразу показали. Другое дело, насколько мы сумели это осознать и что мы смогли вокруг себя изменить.

Но я сейчас не об этом. Вспоминая каждый поворот истории моей страны – а сколько их еще было! – я помню и людей, которые вызывали стабильность, как шаман вызывает дождь. Неважно даже, любили они или ненавидели империю, страшились Запада или завидовали ему, но все они говорили о какой-то «матрице», о «рабстве в генах» или о «великой исторической миссии». Общий смысл был в любом случае одинаков: Россия совершенно уникальна, она всегда равна себе позавчерашней и послезавтрашней, а мелкие временные отклонения – лишь рябь на воде, не достойная внимания.

Я предлагаю просто оглядеться и увидеть, что выросло и вышло в большую жизнь множество людей, не заставших той самой брежневской и якобы вечной системы. Это и мои собственные дети, те, кому сейчас от 18 до 35. И может быть, острая нервозность граждан, ностальгирующих по развитому брежневизму, связана с тем, что уже сейчас они начали определять жизнь в нашей стране, сначала, конечно, на низовом уровне, но с него все и начинается. И граждане ностальгирующие стремятся сделать из них маленьких пожилых Брежневых, что бессмысленно и бесполезно, а когда попытки откровенно проваливаются – пытаются наказать при помощи дурацких законов и ОМОНа.

Давать оценки поколению — дело бесперспективное. Но я назову, что, на мой взгляд, необратимо изменилось за последние пару десятилетий в жизни нашей страны, прежде всего, конечно, больших городов, но за ними тянется и провинция.

Я бы назвал два слова: солидарность и честность. В девяностые, при всем стремлении к свободе, эти ценности оставались почти невостребованными.

Ии когда нас пугают «ужасами новых девяностых», то, пожалуй, и имеют в виду эпоху, когда показная роскошь соседствовала с настоящей нищетой, а всех интересовало лишь насколько ты успешен. А быть успешным, оставаясь честным, было не очень реально.

Но все это ушло, несомненно, в прошлое. Благотворительность стала не просто частью нашей жизни, но чем-то таким, без чего существовать уже не совсем прилично. Что же касается честности, достаточно посмотреть, что происходит у нас вокруг выборов, которые не стали более грязными, чем пять или десять лет назад – просто эту грязь люди вдруг стали массово замечать.

Еще одна черта этих новых людей – они не привыкли надеяться на государство. С детства они слышат заявления чиновников в стиле «государство вас тут жить не просило» и соответственно не просит их благоустроить им жизнь. Властная вертикаль крепнет с каждым днем, но одновременно выстраивается общественная горизонталь – связи, которые возникают между людьми по их интересам, а не по приказу начальства. Все это соотносится между собой примерно как советский таксопарк с его диспетчерской службой и современные службы вызова такси, которые позволяют пассажиру и водителю найти друг друга без посредника. И понятно, какая система эффективней, за какой будущее.

Еще одна черта новых поколений, которая мне очень нравится – неприятие агрессии.

Мы видим это не только по последним шествиям и прогулкам в столице, где самое страшное насилие – брошенный в сторону полиции пластиковый стаканчик. Все, кто приезжает в Москву после долгих лет жизни за границей, отмечают, например, насколько вежливее стали водители: пропускают пешеходов на зебре, надо же! – и насколько чаще стали люди улыбаться на улице или в транспорте. Мелочи? Да. Но ровно по этим мелочам можно сделать вывод, что медленно, но неуклонно меняется общественный настрой, а не только дизайн бордюров и поребриков.

Есть ли в этих новых людях то, что мне не нравится? Безусловно. Прежде всего, это особая ранимость и яркое чувство собственной значимости. Но, в конце концов, разве это не оборотная сторона той же самой медали, обостренное чувство достоинства? По сути дела, речь идет о том, что архаическое общество с его родоплеменным сознанием окончательно уходит в прошлое – в то самое прошлое, которое примерно одинаково выглядит для всех культур и стран.

Прошлое не хочет, конечно, сдаваться, но у молодых есть одно несомненное преимущество: они переживут стариков. Когда-то большинство людей думало, что Земля плоская, а Солнце вращается вокруг нее. Переубедить их всех было бы решительно невозможно, но… те постепенно умерли, а их место заняли другие люди, которым в школе объяснили, как устроена Солнечная Система.

Мне очень хочется дожить до той страны, которую построят эти люди. Я не думаю, что путь к ней усеян цветами и что населять ее будут розовые пони и благородные единороги. Но совершенно точно это будет совсем другая жизнь, чем, например, прекрасные шестидесятые, которых я не помню. И я не хочу верить, будто «в этой стране никогда ничего не меняется».

Еще меньше мне хочется верить в справедливость еще одной фразы, которую я тоже постоянно слышу последние тридцать или сорок лет: «подожди, сейчас не время». Но время – это всегда именно «сейчас», и как прекрасно сказал поэт, «времена не выбирают… будто можно те на эти, как на рынке, поменять».

Поменять не получится, но в тоске по другим временам можно зря потратить те, которые достались, чем угодно это оправдывая. Например тем, что «здесь ничего никогда». Но не хочется.