Это у нас аутоиммунное?

В публицистике и блогосфере принято использовать естественнонаучную терминологию – как правило, абсолютно не к месту и не по делу. Это всегда раздражает, но в некоторых случаях просто убивает наповал. Для меня такой случай – разговор о «генетических свойствах» русского народа.

Здесь возможны высказывания двух видов. Одни с гордостью говорят о «лишней хромосоме», словно их чем больше, тем лучше, об особом «генетическом коде русской цивилизации», куда входят самопожертвование, самодержавие, церковнославянский язык и непременная вражда с Западом. Другие в припадке самобичевания рассуждают о «рабстве, въевшемся в гены за века ордынского ига и крепостного права», о вырождении нации и прочем необратимом упадке – хромосом лишних тут никак нет, напротив, самых главных не хватает.

Тех и других ораторов объединяет одно: декларируется полная беспомощность перед лицом необоримого рока, фатума, судьбы. Это их они называют почему-то генетикой, считая, что все предопределено не нами, а высшими силами (называя их на сей раз «хромосомами») и нам остается только следовать велению судьбы. Черного кобеля не отмоешь добела, от осинки не родятся апельсинки, это у нас в генах.

Кстати, раздавать оценки целым человеческим популяциям и народам (и даже неважно, будут они сверхлюдьми или, наоборот, недолюдьми) – значит, слишком близко подходить к той черте, за которой начинается самый настоящий фашизм.

Я консультировался по этому поводу с настоящими генетиками. «Представим себе, – говорил я им, – что в некоторой стране проходят массовые репрессии и тяжелые боевые действия, там и там погибает больше свободомыслящих, смелых, инициативных людей, чем вялых приспособленцев. Повлияет ли это на генофонд популяции?»

«На средний облик выживших повлияет, на свойства рожденного от них потомства – нет», — отвечали мне генетики. Такие качества, как смелость, свободолюбие, независимость суждений не определяются одним каким-то геном, чтобы можно было легко уничтожить всех его носителей.

Мы вообще пока не очень хорошо представляем себе, насколько это зависит от генов, а насколько от воспитания и условий жизни. Есть печальный, но поучительный пример: в Третьем Рейхе были уничтожены практически все больные шизофренией, но этот никак не сказалось на количестве шизофреников в послевоенной Германии.

Германия – вообще прекрасный пример. Понятие «немецкая нация» существует минимум половину тысячелетия, гораздо дольше, чем единое государство Германия (его употреблял еще Лютер), но как сильно менялся ее «генетический код», пользуясь публицистическим штампом!

Некогда в ней видели нацию романтиков и философов, потом нацию солдафонов-завоевателей, теперь – нацию миролюбивых трудяг. И каждая такая перемена занимала меньше столетия, она происходила буквально на глазах одного-двух поколений. При этом некоторые типично немецкие черты сохранялись из века в век, например, старательность в работе или любовь к порядку.

Так в чем же дело? Очевидно, преемственность между поколениями существует, и работает она не только через гены, но и через воспитание и просто опыт жизни. Маугли (а такие дети действительно существовали) – человек, воспитанный в звериной стае, он может стать родителем генетически нормальных детей, но он уже никогда не сможет приобщить их к человеческой культуре, которой был лишен сам. Так и ребенок, рожденный в лагере и выросший в бараке, неизбежно будет нести на себе отпечаток этой не вполне человеческой среды, но это не значит, что его дети обязательно воспроизведут культуру барака. Просто им придется учиться другой культуре где-то еще, что вполне возможно, мы знаем много таких примеров.

А для тех, кто не запомнил еще в школе, что приобретенные признаки не передаются по наследству, приведу простой пример. Столетиями иудеи и мусульмане обрезают мальчиков. Те вырастают, сами становятся отцами, но от них рождаются новые… необрезанные мальчики. Приобретенные признаки не наследуются (да, я в курсе начет «горизонтального переноса генов» и прочих новейших открытий, но это явно не про современных сапиенсов и их сообщества).

Существуют культурные установки, стереотипы поколения, существуют даже травмы, которые действительно передаются из поколения в поколение. Мои родители родились и провели свое раннее детство в ту эпоху, когда по ночам можно было ждать то внезапного звонка в дверь, то такой же неожиданной бомбежки – то и другое ломало раз и навсегда жизнь и отнимало близких, то и другое было абсолютно непредсказуемым и не оставляло способы избежать страшного. Повлияло ли это на становление этого поколения, на стереотипы их поведения в некоторых ситуациях? Безусловно. А на то, как воспитывали они нас? Тоже.

Синдром выученной беспомощности – наследие нашего двадцатого века, травма, передававшаяся из поколения в поколение. Но только не генетическим путем.

Да и то передается она лишь до известного предела. Поколение моих детей, чье детство пришлось на девяностые, уже выходит в активную жизнь – они росли в совсем другую эпоху, у них есть свои проблемы, но синдром беспомощности от них дальше, чем фольклор коренных австралийцев. Уже стало некоторым заклинанием: когда это поколение станет определять погоду в нашей стране, многое изменится. Может быть, не раньше, но уж тогда – точно.

А ведь это страшновато для нас, старших. Для тех, кто противится переменам, по вполне понятным причинам – они хотели бы отказаться от будущего, заморозить настоящее, окунуть его в прошлое. Но и для тех, кто приветствовал бы перемены, как-то совсем неловко будет признать, что мы сами не справились, что собственные задачи переложили на детей. А значит, те и другие будут повторять: по сути ничего никогда не изменится, это у нас в генах, так будет всегда, ничего с этим не поделаешь.

На самом деле, генетика здесь плохо работает даже в качестве метафоры – если называть «генами» вот эти передающиеся от старшего поколения младшим модели поведения и образцы воспитания. Мне кажется, здесь уместней другой образ из области биологии – образ иммунной системы, которая борется со всем инородным в организме, но иногда вдруг сбоит и начинает вредить собственному организму. Все это охранительство с разговорами о генетике, будь они со знаком плюс или минус, на мой взгляд, именно из этой серии: попытка объявить неизменным то, что развивается само по себе.

Так что ничего у нас в генах нет такого особенного. Это у нас, как любил говорить доктор Хаус, аутоимунное – а значит, поддается лечению. Долгому, трудному, дорогостоящему – но поддается.