Цивилизация
В СМИ прошла «сенсационная новость»: римский папа собрался переписывать молитву «Отче наш». И вместо «не введи нас во искушение» теперь у него в тексте будет стоять «не дай нам впасть в искушение». И резюме, которое чаще подразумевается, чем проговаривается: они там на «растленном» Западе утратили чистоту христианского вероучения, пересматривают уже самые его основы, и римский папа в этом деле — первый вероотступник. Ну, а у нас в России — бастион здравых консервативных ценностей и истинной веры.
Только в этой новости неверно, грубо говоря, все. Во-первых, папа Франциск в данном случае ничего не решал сам — он всего лишь с одобрением отозвался о мартовском (!) решении конференции французских епископов. Так это устроено в современном католицизме: епископы той или иной страны собираются, чтобы решить вопросы, касающиеся католиков именно этой страны. В частности, такие конференции одобряют изменения в базовых литургических текстах.
Значит, изменение традиционного текста все-таки было? Да, разумеется. И не одно. Древнюю историю трогать не будем, а вот уже в 1963 году Второй Ватиканский собор принял документ под названием «Sacrosanctum Concilium», в котором разрешалось богослужение на народных языках, причем именно епископской конференции доверялся контроль над всеми изменениями в тексте. С тех пор и начался этот массовый процесс перевода и редактирования богослужебных текстов у католиков.
Кстати, надо отметить, что в России разрешение вести богослужение на русском и других народных языках было дано еще раньше, в августе 1918 года, знаменитым Поместным собором на одном из последних его заседаний — другое дело, что в условиях Гражданской войны и большевистской диктатуры это разрешение оставалось скорее теоретическим — и остается таким в общем и целом и по сей день.
Но ведь перевод заключается не просто в замене церковнославянских слов и выражений похожими на них русскими (или латинских — французскими). Перевод всегда происходит из культуры в культуры, из одной картины мира — в другую. И в особенности это касается древних текстов, которые создавались в совершенно иной среде.
Итак, в чем разница между «не введи нас» и «не дай нам впасть»? Только в одном: в первом случае контроль над ситуацией полностью принадлежит Богу, во втором — ответственность лежит на нас самих, Бог нам лишь помогает (или, соответственно, нет).
Спор о том, какой вариант точнее, насчитывает много веков, он и по сию пору далек от окончательного разрешения. Предельно упрощая, одни богословы (наиболее последовательные кальвинисты) считают, что это Бог определяет, кто покается и спасется, а кто согрешит и погибнет, а другие (и среди них большинство православных и католиков) возражают им, что за каждым человеком сохраняется свобода воли, а значит, и выбор между грехом и покаянием.
Существует немало переводов Нового Завета и, в частности, молитвы «Отче наш» (она дана в 6-й главе Евангелия от Матфея) и, что неудивительно, каждый из них отражает свое прочтение оригинала. И тут будет логично спросить: так что там стоит в оригинале? Эта молитва — единственная, текст которой дал Своим ученикам сам Иисус. Так что Он им точно сказал?
А неизвестно. Дело в том, что Он говорил с учениками почти наверняка по-арамейски, на разговорном языке Иудеи того времени. Какие-то традиционные тексты Иисус мог цитировать на древнееврейском, основном языке Ветхого Завета. Но совершенно точно не говорил с ними на древнегреческом — это было бы настолько же странно, как если бы сегодня русский батюшка разговаривал со своей деревенской паствой по-английски. Но именно на древнегреческом (тогдашнем языке межнационального общения) были записаны Евангелия, включая и текст этой молитвы.
Но ведь перевод никогда не равнозначен оригиналу. Если посмотреть на самое начало этой молитвы, на церковнославянском она звучит так: «О́тче наш, И́же еси́ на небесе́х…» И такую же длинную фразу видим в древнегреческом: Πάτερ ἡμῶν ὁ ἐν τοῖς οὐρανοῖς... А на арамейском этот смысл вмещают всего два кратких слова: «аввун дбишмайя», и это очень естественное арамейское выражение.
Эта молитва прозвучала не просто на арамейском.
Она сложена языком поэзии, а не догматических формулировок, в ней больше вопросов, чем ответов: а как может «святиться» имя? Что значит «Божье Царство»? Что имеется в виду под «хлебом насущным» — неужели просто дневная порция еды? Так что это самое «искушение» стоит в длинном ряду таких же маленьких повседневных загадок.
И сам тот факт, что главные христианские тексты были записаны не на том языке, на котором их впервые произнес Иисус, ясно показывает, что для первых христиан важны были не словесные формулировки, а что-то совсем другое.
В Библии много таких страниц, где зло постигает человека по воле Бога. Злой дух нисходит на царя Саула от Бога, и по воле Божьей несчастья обрушиваются на Иова. Но язык Библии достаточно архаичен, в нем нет тех тонких формулировок, которые возникнут потом. Сегодня богословы говорят о «попущении»: Бог не желает зла, но позволяет ему случиться по тем или иным причинам. Например, Он желает испытать человека или дает ему почувствовать естественные последствия его собственных действий. Видимо, что-то вроде этого имелось в виду и здесь: Иисус призывает учеников обращаться к Отцу с просьбой, чтобы Он не дал им пасть жертвой искушения.
Переводить эти слова на русский, французский или любой другой язык можно по-разному, и по-разному можно их понять, в зависимости от опыта, характера и настроения. Не оставляй меня одного в час испытаний, не давай мне выбора свыше моих сил, не позволяй мне сбиться с пути — все это возможные переводы этого выражения, и один и тот же человек может произносить эти слова с разными смыслами в один и тот же день, молясь вечером и молясь утром.
В конце концов, Иисус оставил образец молитвы, а не магическую формулу для отгнания злых духов. А молитва — это искренний диалог души с Богом, если она живая.
Итак, епископы Франции решили (и папа Франциск их в этом поддержал), что сегодня их пастве важнее напомнить не о всемогуществе Божьем, но об ответственности каждого человека за свой собственный выбор. И выбрали такой вариант перевода этих слов, который подчеркивает именно этот оттенок смысла сложного, многопланового и не до конца понятного нам оригинала.
Когда-нибудь подобные выборы придется делать епископам и простым верующим и в России. Когда-нибудь останется в прошлом представление о традиции как о данной свыше и принципиально неизменяемой инструкции по пользованию Богом, о молитвах — как о неизменяемых текстах на особом языке, которые действуют помимо сознания молящихся, и т.д. Когда-нибудь. И будет множество ошибок при переводах, и неумеренных фантазий, и самовыражения на фоне оригинала. Но это тоже будет жизнь.
Российское общество вообще во многом повторяет историю французского, с отставанием примерно на век. Что ж, по крайней мере знаем, чего ожидать дальше.
