Цивилизация
Есть в австралийском диалекте английского такое выражение: «вальсировать Матильду». Это когда ты бродишь по родному краю с заплечным мешком и тебе это нравится, словно ты с девушкой вальс танцуешь. Твоя Матильда и есть тот самый мешок.
В нашем нынешнем православном сообществе тоже куча народу вальсирует с «Матильдой», но у нас это фильм про любовь к балерине наследника престола и канонизированного святого. Фильм почти никто не видел, но все возбудились: одни — на клевету в адрес покойного, другие — на игилистые (ИГ (организация запрещена в России), запрещенная в России организация — «Газета.Ru») замашки православных фундаменталистов.
По сути дела, на поверхность вышел конфликт между двумя версиями русского православия, которые были в церкви, сколько я себя в ней помню, с советских еще времен.
Одна – мистическая, бескомпромиссная и суровая, от ее имени говорит Поклонская, хотя явно не она тут самый главный бенефициар. Другая, представленная фигурой Мединского, — практическая, ориентированная на успех и достаток, стремящаяся встроить традицию в современность.
Фигура последнего русского императора выглядит для двух лагерей едва ли не противоположным образом: для одних он Помазанник-Искупитель, принесенный врагами в жертву, а для других — неудачник, потерявший великую страну и впоследствии канонизированный лишь за то, что был убит вместе со всей семьей. И фильм, повествующий о его моральной нестойкости и неудачливости в юные годы, кстати, отлично вписывается во вторую концепцию.
В этом различии, повторюсь, нет ничего нового. Почему же оно стало таким актуальным именно сегодня, только ли в юбилее революции дело?
Когда подешевела нефть, дорожает идеология — еще один ценный ресурс, который вроде бы принадлежит всем, но выгоду приносит только избранным.
И как любой ценный публичный ресурс, может быть предметом спора хозяйствующих субъектов.
Вера в Бога, разумеется, не идеология. Но построенный на православной традиции набор бесспорных утверждений и обязательных практик уже вполне может идеологией считаться. И другой внятной и жизнеспособной идеологии, в отличие от СССР, в нынешней России все-таки нет — только симулякры и православная традиция. Так что спор будет серьезным: кому продвигать вечное и абсолютное?
Да ведь вальсировать «Матильду» выгодно очень многим. Маргиналы повышают самооценку, гуляя по главной улице с оркестром. Православные иерархи получают прекрасный повод попросить что-нибудь от государства в обмен на сдержанную позицию. Правоохранители убеждают остальное общество в собственной необходимости: а кто еще не даст разгуляться маргиналам? А Кремль накануне выборов на этом фоне начинает казаться образцом либерализма и здравомыслия.
Что же остается делать православным, которые вовсе не поддерживают идеи «христианского государства» (пока не запрещенного в РФ) и не хотят превращать свою веру в идеологию? Во-первых, не переживать: я уже писал и еще раз могу повторить, что для подавляющего большинства этот фундаментализм напускной и работает лишь пока это приятно и выгодно. Он крайне далек от того фанатизма, который заставляет человека менять свою собственную жизнь, идти на ограничения и жертвы и, если требуется, погибнуть за веру. Пока что требуют изменить репертуар кинотеатров.
Есть, конечно, хороший ответ от церковных спикеров: «любому верующему человеку не придет в голову выражать свое несогласие с чем-либо способом, опасным для жизни и здоровья ни в чем не повинных людей», считает Владимир Легойда. То есть если кто ведет себя плохо, он уже не наш, не верующий, мы за него не отвечаем. Боюсь, такой расплывчатый ответ трудно назвать честным.
А вот заместитель Легойды Александр Щипков говорит куда более конкретно и адресно: фильм — «пляска на костях» и «политическая ошибка Мединского». Это, безусловно, фирменный стиль патриархийного пиара: все обличения в адрес «социально близких» хулиганов предельно расплывчаты и абстрактны, а все инвективы в адрес «оскорбителей святынь» и тех, кто к ним недостаточно строг, — ровно наоборот.
Нет, я не могу с этими высказываниями согласиться, никак не могу. Мы в ответе за тех, кого приручили. Кого крестили толпами, не пытаясь объяснить самые основы христианской веры. Кого чохом записывали в православное большинство, лишь бы смотреться посолиднее, не спрашивая при этом, сколько людей из этого большинства хотя бы в Бога верит. Кому в ответ на любые вопросы предлагали репринты дореволюционных книжек или стандартные фразы вроде «а ты ходи почаще в церковь, все и поймешь». А главное, объясняли людям, что православие дает все ответы на все вопросы, что оно есть совершенная и законченная система воззрений и практик, и стоит ими овладеть — все вопросы решатся сами собой.
И вот теперь одна часть православной общественности, то ли действительно в это поверив, то ли делая вид, пытается загнать нас в вымышленное «святое средневековье». А другая — пытается совместить эти идеи с обыденностью бизнеса и политического управления.
Чтобы православненько так, но без фанатизма.
Я уверен, что идеи православного шариата или православной цензуры в нашем обществе не пройдут по той простой причине, что рядовой гражданин не захочет ограничивать себя самого — не кинотеатр, а себя лично. Но решительный отпор попыткам ввести шариат и цензуру будут, по видимому, разыграны в начинающейся предвыборной кампании. Именно поэтому столько шума вокруг вальсов с «Матильдой».
Так дело Pussy Riot в 2012 году было раскручено по полной, чтобы расколоть оппозицию на тех, кто топчет святыни, и тех, кто вводит мракобесие, а заодно и мобилизовать традиционалистов.
Вальсы будут продолжаться, а что делать вменяемым православным? Видимо, прощаться с мифом о православии как хрустальном шаре, дающем ответы на все вопросы. Признать, что спустя почти тридцать лет церковного возрождения мы по большей части так и не можем дать простые ответы на вопросы: а как, собственно, жить православному человеку в России XXI века? Вот так молиться, так поститься, такие исполнять обряды и правила — а жить-то как?
В этом году исполняется сто лет не только революции, но и Собору 1917-18 годов, который решал похожие вопросы для своего времени.
Российская империя рухнула, государство перестало душить церковь в объятиях, и нужно было задуматься, как ей дальше выстраивать свою жизнь. Были предложены очень важные и нужные ответы, центром тяжести должен был стать отдельный приход… К сожалению, то общество, для которого эти ответы подходили, очень скоро было разрушено.
Официальная позиция РПЦ по отношению к этому Собору выглядит сегодня очень осторожной: были прекрасные решения, прежде всего восстановление патриаршества, а остальное оказалось нежизнеспособным. На самом деле, патриаршество в версии собора было лишь частью сложно устроенной системы церковного управления и мало походило на ту жесткую вертикаль власти, которая выстроилась в наше время скорее по советским образцам. Нет, действительно, вернуться в состояние на 1917 год невозможно ни в каком отношении.
Но можно хотя бы продолжить в новых реалиях обсуждать те вопросы, которые обсуждались или должны были обсуждаться на прерванном Соборе: о приходской и общинной жизни, о создании и использовании новых переводов Писания, о современных языках богослужения и т.д. Проще говоря, о внутренней жизни церкви, о том, как быть православным в наше время, не заигрываясь в «святое средневековье».
Не хотите? Считаете, что у нас и так все идеально, что все ответы давно даны, все рецепты давно выписаны и надо только поститься-молиться и слушаться непогрешимого священноначалия? А главное, ни о чем не задумываться и все проблемы списывать на происки врагов?
Получите вальсы с «Матильдой». И распишитесь — они ваши по праву.
