Цивилизация
Путч 19-21 августа 1991 года. Потерпел ли он поражение или все уже не столь однозначно? Нет в обществе единодушия. Кто-то считает это трагедией, кто-то борьбой за власть, в которой «все были хороши» (большинство россиян давно исходит из того, что заведомо правых в той истории не было). Но лишь самое незначительное меньшинство придерживается наивно-канонической версии той поры, что это была «победа демократии».
Годы политической стабильности и «вставания с колен», а также наведения порядка после навечно лихих 90-х отодвигают ту попытку госпереворота на задний исторический план, что не позволяет сегодня представлять победу над путчем как некий основополагающий акт создания новой российской государственности. Ее широко давно уже не празднуют, словно стараясь забыть. Это проще представить как трагическое недоразумение, про которое, мол, еще далеко не все известно. Может, Горбачев тогда «подмигнул» путчистам, рассчитывая в случае их успеха воспользоваться его плодами. Это удобная (и правдоподобная) версия. Самое «неудобное» обстоятельство в той истории, так это то, что «великий могучий Советский Союз» не вышли защищать ни с оружием в руках, ни хотя бы со сковородками и кастрюлями ни члены КПСС (она в позднее советское время насчитывала 18 млн членов), ни военные, ни спецслужбы. Люди в погонах выжидали, чем кончится.
Как сказал классик применительно к событиям 1917 года, страна «слиняла за три дня». Второй раз за сто лет. Удивительное свойство для могучей державы. Вот еще вчера (до 1984 года, что по историческим меркам именно «вчера») все казалось стабильным и ни одно ЦРУ не предвидело краха и распада. А сегодня – раз и страна развалилась.
К августу 1991 года СССР уже подошел не в полном составе, шесть республик из 15 (Латвия, Литва, Эстония, Молдавия, Армения и Грузия) отказались участвовать в референдуме о сохранении Союза весной 1991 года. Украина и Казахстан изменили формулировки его вопросов. И если судить мерками нынешнего ЦИК, тот референдум, который часто превозносят как якобы волю народов к сохранению Союза (три четверти, но от принявших участие в голосовании, а не от числа избирателей, выступили действительно «за) был бы признан неправомочным или несостоявшимся.
Можно рассуждать о конкретных обстоятельствах, приведших к путчу, гадая, где была «точка невозврата», что и кем конкретно было сделано не так. Однако поставим вопрос иначе: изменили ли те события характер русского государства?
Что-то изменилось под неумолимым воздействием технологий, традиционно пришедших к нам с Запада. Что-то осталось незыблемым. Ровно так падение Тунгусского метеорита не поменяло кардинально жизни сибирской тайги. По прошествии менее чем трех десятилетий многое вернулось на круги своя. Заросло, сошлись круги на воде обратно.
Многие примечают признаки советских порядков в нашем обществе сегодня. Для правящего класса во многом именно они остаются примером, которому стремятся следовать, адаптируя к новым технологиям. Однако преемственность есть и с более ранними временами, отражая веками взращенную суть отечественной государственности.
Отношение к частной собственности. В СССР она была под запретом, радикалы первых послереволюционных лет вообще хотели зайти в деле обобществления куда дальше. Горбачевские реформаторы, оставаясь в плену догматических представлений о частной собственности и рынке (как недопустимой ереси), так и не смогли приступить к экономическим реформам, которые, возможно, могли спасти страну. Хотя я лично думаю, что точка невозврата для советской экономики была пройдена в момент похорон «косыгинских реформ» в начале 70-х.
Однако отношение к частной собственности было далеко не как к священной и в годы империи. Русский капиталист фактически до конца ее существования был примерно так же уязвим в отношениях с государством, зависел от милости Государя и от госзаказа, как нынче зависимы даже самые крупные олигархи.
Ровно так и мелкий собственник мог легко стать жертвой чиновничьего произвола. Что при Петре Первом, что при Екатерине Великой, что при Сталине, что сейчас.
Государство, складывавшееся как сверхцентрализованное, нацеленное на защиту от внешней угрозы огромных малонаселенных территорий, исторически играло ведущую роль в экономике. Тут все тоже вернулось на круги своя. По сути, дозволена лишь «мелкая буржуазия» — частные парикмахерские, магазины, авторемонт и тому подобное. Остальные формально «частники» крепко запряжены в «частно-государственное партнерство» на соответствующем уровне власти под строгим присмотром «опричников», ой, простите, полковников захарченко и им подобных, а также законных силовых структур, стоящих на страже государственных интересов, которые исторически всегда были выше интересов личности. Тут никакой ГКЧП ничего не поменял бы.
Равенство перед законом. Его не было ни при царе, ни при генсеках. Всегда было «дворянство» и податные сословия. Советские колхозы – то же крепостничество. Нынче, конечно, доля вольнонаемного труда существенно выросла (вариант артели и отходничества), но и полурабский труд непременно присутствует — в лице миллионов гастарбайтеров. И элементы сословности по-прежнему обнаруживаются.
Закрытость/открытость страны. На внешний мир наше государство со времен татаро-монгольского нашествия смотрит с подозрительным прищуром. Но едва заходит речь об очередной догоняющей модернизации (а иных в нашей истории и не было), как взоры правящего класса обращаются на Запад. За опытом, специалистами, технологиями. Петр Первый и Сталин тут действовали схожим образом. Соответственно, возникали волны потепления отношений с Европой (позже с Америкой) и волны нарастания враждебности. Как правило, до очередного столкновения, когда проигранная, условно, Крымская война, угроза «Звездных войн» (или осознание правящим классом того, что технологическое отставание достигло опасной величины) дает старт новым реформам, «оттепели», попыткам модернизации.
Россия никогда не стремилась к эксцессам, как позволили себе на века в виде добровольной самоизоляции Китай и Япония. Однако свобода въезда и выезда непременно находилась в числе важных приоритетов государственной политики. Что немудрено при изначальной малонаселенности.
Екатерина II разрешила выезд дворянам за границу, а Павел I запретил. Александр I снова разрешил, а Николай I резко ограничил выезд для учебы за границей. В конце ХIХ- начале ХХ века стали выезжать массово даже разночинцы. Сталинский СССР закрылся почти напрочь. При Хрущеве и Брежневе начались туристические поездки в соцстраны строго по разрешению властей. Свобода выезда стала одним из символом «демократических реформ». А сейчас миллионам силовиков и не только им снова закрыт выезд почти во все страны. Если у власть предержащих есть чувство самосохранения, я бы не советовал идти так буквально по пути Павла I.
Политические свободы. С одной стороны их, как формализованных в законах и соблюдаемых на практике, никогда особо не было. С другой стороны, под давлением развития технологий и роста потребностей в квалифицированных кадрах государство идет волнообразно по пути расширения вольностей. Именно вольностей, а не свобод.
Даже сталинский режим не смог поддерживать максимально репрессивный формат дольше, чем полтора десятилетия. Собственно, и сейчас мы говорим скорее о расширении\сужении именно вольностей – по дозволению или не дозволению власти. На всякого Бенкендорфа или Суслова непременно найдется свой Пушкин, свои Булгаков, Пастернак, Кирилл Серебренников или «вольнодумная» «Литературная газета»: вольнодумие в рамках дозволенного.
Выборы. На уровне церковных приходов у нас никогда не было такой выборности (и не могло, ведь церковь была, по сути, государственной структурой), как, скажем, в протестантских странах, каковая легла в основу западной электоральной демократии. Кстати, во многом по этой причине сами фальсификации с подсчетом голосов там менее возможны, поскольку изначально считались почти святотатством.
У нас легитимность власти (что позднего царизма, что советской) держалась скорее на некоей форме взаимопонимания и даже согласия (непротивления) между народом и властью, чем на результатах формального голосования.
Голосование – всего лишь пустая церемония. Заимствованная из чуждой общественной культуры. В решающие моменты не оно определяло судьбы страны. И не оно будет определять в будущем.
Вне зависимости от результатов путча, в стране произошел бы ряд неизбежных изменений. И победа путчистов могла лишь что-то отсрочить, а что-то ускорить. Рано или поздно (скорее рано, потому что положение в экономике было столь хреновым, при таких условиях даже Ким Чен Ын и Рауль Кастро идут на «рыночные реформы») победившие путчисты пошли бы на мелкую приватизацию. Те же парикмахерские, рестораны, лавки, автомастерские и прочее. Без залоговых аукционов, возможно, обошлись бы. Ну так теперь, по факту, их результаты пересмотрены. Позволили бы приватизировать квартиры и рынок жилья. Но, разумеется, без фетишизации «бумажек о собственности»: изъятие, в случае государственных надобностей, происходило бы все равно, к чему сейчас и пришли.
Выезд из страны тоже разрешили бы, на это пошли даже куда более склонные к закрытости китайцы. Это – объективная потребность современной экономики. Но и «предохранительный клапан» для недовольных. Такой регулярно курсирующий «философский пароход», на котором большевики «гуманно» выслали вон представителей старой элиты.
Возможно, «русские пиночеты» даже куда охотнее допустили бы сюда иностранные капиталы и компании (концессии), чем ельцинские демократы. Коррупции было бы, возможно, чуть меньше. Но силовики во власти всегда используют экономику для собственного обогащения (см. пример даже не наш, а со «Стражами исламской революции» в Иране или предприятиями Народной Освободительной Армии Китая). Коммерциализация силовых органов в отсутствии правового государства – объективная неизбежность. Это еще Иван Грозный и его опричники показали.
Свобода слова утряслась бы вскорости примерно на нынешнем уровне: «конструктивная» критика отдельных недостатков при недопустимости «сотрясать основы». По мере появления интернета ГКЧП пошел бы изначально по китайскому пути, но пришел бы сейчас примерно к тому же результату.
Распад СССР. Можно ли было его предотвратить? В августе 1991 года – уже поздно было, даже ценой войны по типу югославской. Кстати, самая сильная армейская группировка была тогда на Украине (это к вопросу о возможности забрать тогда Крым). СССР, как и царская Россия, были, конечно, необычными «империями». Но, как все империи в период становления национальных государств, они были обречены на распад или развод. Он начался не в 1991 году, а в 1917-м. И, как намекают события в Нагорном Карабахе, Молдавии, даже на Украине, возможно, далеко не закончился.
Так выиграл путч-91 или проиграл? Возможно, правы те, кто считает, что это был в историческом плане малозначительный эпизод. Хотя мне лично с этим внутренне трудно согласиться. В любом случае страна, дернувшись было одним колесом из веками наезженной привычной и по-своему надежной колеи, быстро вернулась в нее обратно. Так дальше пока и поедем.
