Цивилизация
Давайте просто сойдемся на том, что, если мир — симуляция (эти пагубные мысли Виктор Пелевин второй десяток лет стабильно впрыскивает в нашу реальность), то этот текст — симуляция внутри симуляции, а потому в нем может происходить всякое. И Нео не проснется, просто потому что никто не даст выбрать таблетку. Хотя, погодите-ка! Вышел новый Пелевин — в реальности или в симуляции, — «Круть» уже в городе, а значит, такая таблетка как раз появилась.
Или нет. Стоп. Похоже, мы начали с конца. Возвращаемся к началу.
Новая осень, новый роман Виктора Пелевина. Копировать — вставить. Копировать — вставить. И так уже с десятых годов. Не надоело? Кто-то скажет — надоело. Кто-то — нет, что вы! Но каждый интересующийся все равно прочитает либо ознакомительный фрагмент, либо рецензию, либо новый роман целиком. Ежики, короче говоря, давятся, но кактус все еще едят: просто на поверку кактус этот оказывается пьянящей текилой.
И вот, «Круть» явлена миру из чертогов постмодернистского разума. Как прочтут этот роман рептилоиды? Как — вестники конца света? Опустим это.
Обычные читатели и критики скажут (впрочем, уже говорят) одно: уж сколько раз твердили Пелевину «хватит доить вселенную романа Transhumanism. Inc», ничего не вышло.
Не выходит уже четвертый год. Действие нового романа разворачивается все в том же сеттинге. Танцы с шаманским бубном оказались слишком слабы.
Впрочем, речь пойдет не об этом (далеко не крутом, к слову) романе, а о феномене Пелевина в целом. Мыслей и их вариаций можно наскрести на целый философский трактат: «доказательства бытия Пелевина», «критика постмодернистского разума», но.... Текст, читаемый вами, порождение симуляции, созданное волей очередного из семи миллиардов литературных алгоритмов. Они, в отличие от пелевенских, не пишут романов по мотивам расследований. Зато могут себе позволить быть короче, но бить сильнее.
Пелевин — один из немногих авторов, переупаковывающих мифологические, философкие и религиозные символы-образы, органично вплетающих их в современную реальность, смешивающих с поп-культурой. Только в пелевинской трактовке пандемия может быть связана с богом Митрой («Непобедимое солнце»), его вариациями и историей Рима и только его шумеро-аккадские божества могут ткать симуляцию постсоветского телевидения («Generation «П»»), только его вампиры могут стать русской элитой, сосать из людей «бабос» и носить имена божественных персонажей («Ампир «В»»), только его Порфирий Петрович может оказаться литературно-полицейским алгоритмом, расследующем дело о греческой поэтессе или римском императоре и наблюдающим за чернокожим Емелей на печи («IPhuck 10»).
Из года в год, с начала карьеры, строительный материал Пелевина — не новые, а уже использованные слова; переиначенные притчи, модернисты и даже библейские тексты с дымкой, что витала над поляной в «Чапаеве и Пустоте». Это вторичная переработка: как часы, сделанные из виниловых пластинок, украшения, созданные из перегоревших микросхем, поясные сумки, сшитые из переработанного пластика. И именно эта вторичная переработка — не главный пелевинский недостаток, а главное его преимущество; не, говоря словами автора, пеле-lose, а пеле-win.
Доводя картины постсоветской современности до абсурда, а героев — до пограничного состояния сознания, Пелевин дергает за ниточки, заставляет работать не столько сознание, сколько подсознание читателя, пользуясь практически юнговской формулой. Последний говорил: коллективное бессознательное само узнает архетипичные образы, мифологические, философские, религиозные символы; ему достаточно увидеть их — и оно уже возбуждено. А смешай архетипичное с повседневным, и эффект усилится вдвойне. Так и Пелевин возбуждает нас — пускай и в интеллектуальном смысле, — и в этом возбуждении мы вдруг видим приоткрытое окошко, за которым, быть может, таятся ответы на главные вопросы философии: что есть мир, что есть бог, что есть я?
Пелевинские герои — что дети, мечтающие стать космонавтами («Омон Ра»), что бизнесмены, мечтающие ощутить прозрение просто «по приколу» («Тайные виды на гору Фудзи»), — это знание обычно получают. И часто оказываются разочарованными, понимая, что мир — иллюзия, знание — иллюзия, этот текст — иллюзия. Да и какое прозрение, когда вокруг: серые многоэтажки, маргиналы и алчные сильные мира сего?
Есть, правда, во всем этом уроборосе повторений очевидный нюанс.
Переработка — это прекрасно, но она не может быть бесконечный.
Из одного полиэтиленового пакета не сделаешь сто стаканчиков для кофе, нужно новое и новое сырье. А Пелевина словно бы лишили его. Перекрыли все воздушные, наземные и водные пути, не дают перебраться даже из варяг в греки, пешком преодолеть великий шелковый путь, неся в бамбуковой трости чудеса и сокровенное знание. И ничего не остается, как откусывать куски от самого себя: самоповторяться, пытаться преподнести это как фичу, а не как баг. Вот самоповтор раз, вот два, вот три; а вот на четыре года мы застряли в том же сеттинге. Так каждый новый роман все утончается и утончается, из него утекают смыслы, вода знания грязнеет и сереет, как в засорившейся ливневке после дождя, хотя ее меняли год назад — впрочем, это очень по-постсоветски. Чьи это проделки? Того ли мирового правительства, о котором так много Пелевиным написано? Или сил за гранью человеческого разумения? Или гиганта-монополиста, заставляющего подписывать каждый новый договор кровью?
Или... или это просто шутка? Стендап, пошедший не по плану? Безумная «Круть» о мести динозавров и скором конце света? Очередная симуляции? Симуляция потери собственного стиля, смысла, уникальности? Симуляция этой симуляции?
Но процессы продолжаются. Трансгуманизм все трансгуманизмее, круть все круче, Элевсин все элевсиннее, а непобедимое солнце — непобедимее. Доктор-Пелевин видит, что мы не все поняли об этом мире. И ежегодно предлагает нам обновленную таблетку — красную или синюю, — которая должна помочь постичь суть бытия, обыграть философов всех времен и народов, узреть суть жизни.
Таблетки-то все те же, цвета разные, только доза с каждым годом все слабее. А вкус, увы, все горше.
Хотя, в конце концов, может каждая такая таблетка — еще одна симуляция?
*текст распадается на неразборчивые символы, меньше, меньше, меньше, пока не обращается... в ничто*
Автор выражает личное мнение, которое может не совпадать с позицией редакции.