Цивилизация
125 лет назад, в день рождения Хорхе Луи Борхеса — одного из трех волшебников XX века, открывшего, или, точнее, вернувшего нам жанр магического реализма в литературе, — не было замечено извержения вулкана, как в час рождения графа Калиостро, но все бесконечно расходящиеся тропки точно на миг сошлись в одном месте. Глупо и несущественно из года в год повторять одно и то же о влиянии Борхеса на мировую литературу — а может и вовсе на пространственно-временной континуум? — но от клише никуда не деться, ведь иногда они — намного точнее и правдивее пустых оригинальностей. В 2024-м, говоря о магическом реализме, вспоминают многих писателей — от Мариам Петросян до Салмана Рушди, — но троица отцов-основателей остается той же: Борхес, Маркес, Кортасар. Почти как в сказке: три брата, три колдуна, три головы фантастического дракона.
Однако Борхес, сам ослепший к старости, просто открыл всем нам глаза и позволил увидеть жанр, лежавший под носом веками.
Пересобрал его, упаковал в яркую обертку, подобно тому, как из года в год упаковывают гаджеты торговцы современным счастьем — маркетологи. Магический реализм столетия жил с нами в мифах, легендах, сказках. Был в самой основе нашего существования и мышления. Подобно тому, как неуловима и непостоянна память — помните, как у Пруста и Бергсона: память как поток, одно состояние, перетекающее в другое без зазора? — неуловимо и наше восприятие. А что если весь мир и вовсе субъективен? И прав был Шопенгауэр, сказав — выньте все мозги из всех черепных коробок, и вселенная перестанет существовать? Магический реализм берет такую зыбкость и ненадежность за аксиому. Это жанр, где реальность нельзя отличить от выдумки; жанр, точнее говоря, где реальность постоянно «растворяется», и оттого даже сам язык литературного произведения зачастую становится каким-то воздушным, метафорическим — потоком образов, в котором легко утонуть. Здесь нельзя верить никому, рассказчик всегда ненадежен. Таковы и самые древние мифы человечества, таково, считают некоторые ученые, когда-то было наше восприятие мира и мышление. Будто во сне, но в то же время наяву: когда вещь могла быть собой и не собой одновременно. Алый цветок был и цветком, и богом, и духом, и символом тысячи и одной вещи.
Но почему же жанр этот так прельщает нас и в современности, когда мышление стало рациональным, логическим, когда Аристотель, казалось бы, победил, логика восторжествовала? Оставим Борхеса в стороне. Современная писательница Анна Пестерева (автор повести «Пятно») в одном интервью сказала весьма интересную вещь, за которую впору зацепиться. Магический реализм, по ее словам, давно стал русским народным жанром, а потому мы, читатели, и прекрасно понимаем троицу латиноамериканских авторов, и с радостью читаем своих. Беря в руки «Петровых в гриппе» Алексея Сальникова, чувствуем себя как дома.
Отчего так?
Потому что таков и есть наш дом. Реальность вокруг нас мифологически непостоянна и зыбка. Это касается и повседневности — то было граффити на стене, то его закрасили; то лежал старый асфальт, то его уже меняют; то открылся местный продуктовый, то обанкротился, место сдается в аренду; то работали старенькие жигули, то просто стоят во дворе уже годы, — и глобальных процессов. Наша история — бурная и даже слишком текучая. Это река Гераклита, в которую не войдешь дважды, но течет она так быстро, что человек не успевает перестроить свое мышление: от Руси Ивана Грозного до европейской империи Романовых, от советской индустриальной утопии до суровых девяностых. Каждая новая эпоха создает образы и символы, сродни мифологическим — а именно они задают ту «зыбкость» картины мира, подсказывает держащий нас за руку Борхес, — и сама вскоре становится мифологией.
На современном языке такие вещи называют «паттернами», которые складываются в «нарративы». Или, если угодно, родимыми пятнами, которые складываются в линии судьбы. И писатели, подобно древним астрологам, создают романы исходя из положения этих фантомных звезд. А потому каждый современный русский автор — что уж говорить о классике, создавшей свой собственный миф, — по-своему магичен. И «магию» он черпает именно в этих символах эпох (ведь когда-то такими же были что Гильгамеш и древние зиккураты, что Зигфрид и ледяные гиганты, что Геракл и далекая Колхида): таковы и Виктор Пелевин, и Владимир Сорокин, и Веничка Ерофеев, и Евгения Некрасова, и Юрий Мамлеев, и Алексей Сальников, и Алексей Иванов. Что боги телевидения из «Generation P», что опричники из «Дня опричника», что гоголевские персонажи-образы «Блуды и МУДО», что метафизические сущности «Блуждающего времени» — все они становятся героями современного русского фольклора; все они, не столько люди, сколько зыбкие образы, собраны из тех самых паттернов эпох. Не важно, что это за коллаж: литературный, философский, исторический.
И Борхес, смотрящий на нас с высоты — откуда-то из невозможной библиотеки, полной написанных и ненаписанных книг и напоминающей залитые светом Александрийские залы и легендарные висячие сады, — читает рассуждения буква за буквой еще до того, как они будут напечатаны и опубликованы, и улыбается каждой букве.
И даже если мы не правы, то хотя бы сами — только что, — на миг стали волшебниками, создавшими осколок магического реализма — цветное стеклышко в общем витраже мировых нарративов.
Автор выражает личное мнение, которое может не совпадать с позицией редакции.