Цивилизация
Эксперты часто живут прошлым. Они похожи на человека, недавно пережившего опасную операцию или сильную травму. Нередко еще долго после нее он может красочно описывать свой опыт близким, а то и малознакомым людям. Так и те, кого именуют экспертами порой предпочитают обсуждать не сегодняшние проблемы и не завтрашние вызовы, беды и победы былых времен.
Одни величают давно умерших вождей, свершения и баталии. Другие – клеймят минувшие злодейства и обманы. И при этом обсуждают героев и мерзавцев, позорные и славные примеры, решения, модели, развилки (а что, если б тогда-то сделали не так, а вот так?..), которых больше никогда не будет, как никогда не будет СССР. Потому что мир с тех пор изменился так сильно, что в нем уже просто неприменимы многие обычные для 30-70 годов ХХ века материалы и решения.
Зато люди-то (в целом) – те же, что были, – отвечают эксперты, живущие в прошедшем времени. Они не любят и не хотят меняться. Это – одна из их главных черт. А также –тревога по поводу настоящего и страх перед будущим. Которое, как им кажется, от них не зависит. Ведь право и власть распоряжаться им взяли «начальники-благодетели, что денно и нощно о них сирых и убогих пекутся», по поводу коих еще в позапрошлом веке густо иронизировали прогрессивные русские публицисты.
Отсюда и обращенность к эпохе, где столько прекрасного и ужасного, которого тебе лично бояться, вроде, уже нечего. Но можно обсуждать. Но вот вопрос: а это – не иллюзия? Разве случайно иные шутники учреждают «Народный клуб Лаврентия Берии» – соратника верховного «кремлевского горца», любителя дам, футбола и изощренных пыток?
Возможно, смутное волнение по этому поводу есть. И в нем – одна из причин довольно скромного числа россиян, желающих жить при Сталине. Социологи утверждают, что их всего 5 процентов. Или – чуть больше. Зато при Брежневе хотят жить целых 40. Что тут скажешь? Во-первых: хочется – перехочется. Ведь большинство даже самых наивных фантазеров и отчаянных фанатов прошлого, видимо, чувствует: не будет больше ни Сталина, ни Брежнева.
А во-вторых, данные исследований говорят не о любви лично к этим персонажам, и не о почтении к их власти, а о крайне низких социальных ожиданиях россиян.
Тех, что звезд (в отличие от Брежнева) с неба не хватают и всегда готовы, что если наградят – спасибо; а накажут – пожалуйста. Главное – париться не в жизни, а в баньке. И во всех аспектах бытия спокойно жить-поживать выпивать-закусывать.
А как, говорят, при Брежневе жили? А нормально. Как заявлял один из нелюбимых автором героев Василия Аксенова: «Всё, что надо простому народу, есть в магазинах. Вот вам макарончики, вона крупа, масла триста грамм, макарончики… Булки белые лежат!» А разве белые булки – не прекрасны?
А к ним консервочки, песочек-сахарочек, водка-«Искра»-«Солнцедар». Ну, за мясом-колбасой – в Москву, в Москву, в очередь. Человек на 20. Молчащую. Но ты, сосед, сравни ее с теми, что были в 30-х, когда, по словам Василия Гроссмана, «друг дружку обхватывают за пояс и стоят... Если кто оступится, очередь шатнет, как волна по ней проходит. Словно танец начинается – из стороны в сторону. Им страшно, что руки разожмутся, и от этого страха женщины кричать начинают, и вся очередь воет…» Где же сходство между жутким сталинским хвостом и чинной-недлинной брежневской очередью?
И шашлычок-коньячок по выходным, бывало, случался. Как и праздничный набор: палка венгерского сервелату, банка болгарского горошка, бутыль «Советского шампанского», коробка шпрот да пачка гречи. Детсад-школа-кино-домино-больничка-пенсия. Не ахти, но жить можно. Эх, помирать нам рановато!
И голода заметьте – настоящего, большого, такого чтоб смерть – больше не было.
Так ведь еще Никита Хрущев уяснил: хозяйство СССР – не про сытых людей, а про танки и ракеты. Так что надо закупать зерно в Штатах и Канаде. Чтоб хватило.
Другой важный момент: сверхмасштабных кровопролитий при Лёне не свершалось. Кроме Афганской войны. Но он помер на ее третьем году (из 10). И при вводе танков в Чехословакию в 1968 году пострадали сотни человек, а не тысячи, как в 1956-м в Венгрии.
К тому ж – разрядка. Которую народ душевно обсуждал: «Никсон спрашивает Брежнева: «Как вам удается организовать снабжение такой огромной страны?» А тот: «Всё везем в Москву, а оттуда сами развозят». Впрочем, за такие разговорчики можно было попасть в историю. Но и тут шутили: «Никсон спрашивает: «Какое у тебя, Леонид, хобби?» «Я, Ричард, собираю анекдоты на себя». «И много набрал?» «Да лагеря два с половиной»».
При этом обходилось без массовых репрессий. Сажали, конечно. Гинсбурга и Галанскова, Даниэля и Синявского, Марченко и Буковского, героев протеста против Пражского похода, да и других. Но ведь то – сотни инакомыслящих, а не сотни тысяч невинно осужденных. А кто велел иначе мыслить? То-то. Сажали «в меру». Ссылали тоже. И не стреляли. Почти.
Впрочем, узнавали об этом, в основном, из сообщений зарубежных «голосов». Которые сурово глушили. Но советский слушатель врубал свой ВЭФ и «Океан» и делал выводы. Если, конечно, не смотрел по «Темпу» и «Рубину» про Штрилица, концерт по заявкам или битву «ледовой дружины» – Шадрина-Шалимова-Якушева, Харламова-Петрова-Михайлова, да Сани Малцева, да Славы Третьяка... Держись, братки, тыл обеспечен! Доживем до понедельника!
И жизнь – идет себе: сегодня на работу, завтра – на субботник, партхозактив, школу марксизма-ленинизма, художественную самодеятельность. И задницу не рвешь в борьбе ни за что, кроме переходящего вымпела и звания бригады ударного труда.
А власть гарантирует прожиточный минимум. Что? Водка стоит больше дневной зарплаты? Зато она фактор, объединяющий людей в нестабильные, но динамичные группы. Мужчины знают: если втроем вложить средства в одну бутылку, выйдет чуть меньше, чем по сто семьдесят грамм на инвестора. А это уже кое-что. Как писал поэт.
Теперь это, конечно, почти эпос. Частично пропетый в народной частушке:
Расскажи мне сказку про царя Колбаску,
Царевну Сосиску, московскую прописку!
Да. У иных граждан повышаются шансы поселиться в Москве «по лимиту». И про это народ поет песни. В том числе – на мотив песни «Феличита» модных Аль Бано и Рамины Пауэр:
Я лимита!
Я еду в столицу
Работать в милиции.
Эх, красота!
То есть в итоге, тот, кому не много надо, живет не страшно и «пашет» ненапряжно. А при Сталине – очень страшно: «Как в автобусе – половина народа сидит, половина – трясется». Да ядрись оно конем такое величие...
Впрочем, и теперь бывает боязно. То вдруг обнаружишь себя в засадах гибридной войны. То наблюдаешь съем губернаторов и посадку министров. То завидуешь яркой гульбе богачей. А что мешает – по их стопам? Да кому ж охота «идти под ментов»?
А в легендах и мифах брежневской эры про то и речи нет. Вот она и люба 40 процентам. Житье-бытьё. Мало по малу. Встал – выпил; сел – закусил. Неделю гулял-веселился, да с хлеба на квас перебился. Вот и уверенность в завтрашнем дне. Низкий класс? А что: высокий – про нас?
Отсюда и тяга. Обрекающая те 40 процентов на роль статистов, что сами не действуют, а, с кем что-то делают. Меж тем, видный философ советских времен Георгий Щедровицкий учит, что личности присуща культурно-историческая жизнь. Включая «осознание своего положения, предельную искренность в оценке своей ситуации… Наступит будущее или нет – зависит от того, насколько правильно и точно я буду намечать стратегические линии своей работы, в какой степени буду настойчив и умен в их достижении. <…> Необходимо преодолеть устаревшие мировоззренческие установки прошлого, его ценности и традиции. Без этого останешься деградировать во II тысячелетии».
При этом он имеет в виду и «себя лично», и «человечество в целом». От которого Россия либо неотделима, либо – не существует. Как и россиянин. Независимо от того, хочет он жить при Брежневе, Иоанне Грозном или Царе-Горохе.
