Цивилизация
В детстве в моем доме была подборка уже пожелтевших «Фантастик-19хх» 1960-х годов – немногих разрешенных в СССР литературных альманахов научной фантастики. Выбор интересного чтения для подростка не так уж велик – «а в кипящих котлах прежних воин и смут столько пищи для маленьких наших мозгов».
Кто в молодости не ест запоем небылицы о приключениях, проглатывая заодно и их этические установки? Разумеется, за пару лет «Фантастики» за пару десятилетий были прочитаны от корки до корки.
Среди прочего мне запал в память лиричный рассказ Германа Максимова «Последний порог» из сборника «Фантастика-1965». Там рассказывалась история, как далеко-далеко на далекой планете великий мастер построил для диктатора разумную машину самоубийств, и видя волну смертей и замаскированных под самоубийства казней, раскаялся и сам вошел в свою машину, убив и себя, и ее вместе с собой. На дворе стояло начало 1980-х годов, и эта история читалась в духе советской прессы – в мире капитала, где царит неравенство и несправедливость, жизнь не имеет цены, и даже достижения гения будут обращены во зло.
Миновало несколько лет, и я перечитал «Последний порог» студентом в разгар перестройки. Я взглянул на нее новыми глазами и понял то, чего раньше не видел: это не критика капитализма и империализма, а замаскированная под нее иносказательная критика советского тоталитаризма. Путь героя повести говорил читателю: «Он – это ты, советский интеллигент. Сопротивляйся лицемерной советской власти даже ценой жизни».
Перестройка кончилась, а я получил историческое образование. Несколько лет спустя, я вспомнил про текст Максимова снова и понял, что аллегория в ней есть, да не та, что я думал. Автор не нацеливался в какой-то определенный режим, а во все сразу.
Рассказ, который шел к публикации несколько лет, писался в начале 1960-х годов, когда в СССР была подхвачена всемирная дискуссия об ответственности ученых перед человечеством за свои открытия. В 1954 году взрыв водородной бомбы на атолле Бикини вышел из-под контроля, и под радиоактивные осадки далеко от атолла попало японское рыболовецкое судно «Счастливый дракон». Рыбаки едва не погибли от тяжелой лучевой болезни.
Альберт Эйнштейн и Бертран Рассел издали манифест, из которого весь мир узнал, что ядерная война приведет не к победе СССР или США, а к уничтожению жизни на земле. Писатель Невилл Шют написал бестселлер о радиационной гибели человечества, а Стэнли Крамер снял по нему фильм с Грегори Пеком и Авой Гарднер «На берегу». «Машина самоубийства» в повести Максимова была аллегорией ядерного оружия – вот как я прочел эту повесть заново, в третий раз.
А потом прошли годы, я много передумал, много раз ошибся, понял и признал много ошибок – весь этот капитал называется «мудростью». И нахлебавшись с верхом горько-сладкой мудрости, понял, что автор во время хрущевских гонений на религию рассказал не что иное, как историю из полузапретного Евангелия. Причем самую лучшую.
Творец создает мир с благим замыслом.
- Что сделал ты в жизни хорошего?
... Ну, например, он сконструировал «жесткую тригу» — целую систему машин, позволившую добраться до богатств Второго материала. ... Он открыл Закон волны. ... Он поставил колоссальный эксперимент с летающими дарнами и победил в споре с догматиками, заведшими в тупик науку о Вещах. Но главное не это. Он просто ходит вокруг, пытаясь обмануть себя. Главное...
— Я создал тебя!
— Меня?
— Да. Тебя и весь Дом смерти ...
— Почему ты сказал, что, создав меня, ты поступил хорошо?
— Я был убежден, что делаю нужное и хорошее. Я считал, что дом поможет лингам.., — Умирать?
— ... жить.
— Не понимаю.
Ну, конечно. Бесполезно объяснять это машине. Разве она поймет, что истинная свобода — это прежде всего свобода распоряжаться своей жизнью?
Но человечество, получившее дар жизни, совершило грехопадение:
— Построив дом, ты облегчил жизнь лингам? ...
— Нет, — сказал Велт, — получилось все наоборот.
... Появление Дома узаконило самоубийство и даже поощрило его. Соблазн легкого конца дразнил лингов, задавленных тяготами жизни. ... Сюда шли не только те, кого толкали страдания, но и те, кого вела мелкая обида, минутное заблуждение.
А потом смерть стала модой...
Дом стал роком, символом поражения. Его существование парализовало волю и лишало смысла борьбу. Он провел черту между желанием и возможностью. Не было свободы жить, была свобода умирать. Ложь — вместо надежды, исповедь — вместо пищи, равнодушие — вместо ненависти. То, что, казалось, прольет бальзам на раны страждущих, превратилось в соль, разъедающую язвы.
... А вечером к нему пришел Урам-Карах, и от него Велт узнал о таблетках. «Совсем крохотные, — шепотом говорил Урам, — как пылинка. Достаточно одной, чтобы почувствовать неодолимое желание умереть. Вар-Луш, Кам-Дан, Фот-Грун - разве ты поверишь, что они ушли в дом добровольно? Кто может теперь сказать Лак-Иффару, что он отступает от Девяти Правил? Никто. Понимаешь?
...и падшее творение стало удобосклонно ко злу. Оно гибнет, обращаясь в свою противоположность.
«Покрытые некогда желтым олином, буквы облупились и потемнели. Всепроникающая пыль осела на них тонкой коростой. ...
Велт не мог говорить, у него дрожали губы. Он стоял посреди комнаты и видел, как в этом зеркальном склепе мечутся обреченные, как, обезумев от ужаса, они бьют кулаками в стальную дверь, забыв, что она не может открыться, пока они живы. А взбесившаяся машина распевает уличные песенки вперемешку со священными псалмами. Исповедь, превращенная в пытку.
— Но как я мог узнать, что она испортилась? — словно оправдываясь перед глядящими на него отражениями, сказал он вслух. — Как я мог узнать?»
И тогда Создатель обретает природу человека и по своей воле нисходит в ад сразиться со смертью.
«Окончательно ли твое решение?»
Велт секунду помедлил, пытаясь унять разбушевавшееся сердце, и чуть слышно выдохнул:
— Да.
... Велт стоял, слушал далекие звуки жизни и чувствовал, что в нем почти не осталось уверенности. Вот сейчас он попятится, повернется спиной к страшной двери и побежит. Побежит, подгоняемый ужасом. И будет бежать до тех пор, пока сердце не захлебнется кровью, пока он не почувствует запаха теплой земли, упав на обласканную солнцем траву.
А потом? Потом возврат к прошлому. Пока он здесь, угрызения совести, кошмары наяву, ночи, наполненные тяжелыми, как камни, думами, - это прошлое. Слезы матерей, холодная ненависть отцов и братьев, последние проклятия тех, перед кем открылись эта и двадцать других дверей Дома смерти, - это прошлое. Пока он здесь. Но вместе с дневным светом, вместе с жизнью вернется и все это. И родится новое - презрение к себе за минуту слабости. ...
- Да! — четко и громко выговорил он, хотя каждая клеточка его тела, каждый нерв кричали «Нет!». — Да!
Стальная плита бесшумно скользнула вверх, открывая проход. ... Велт оторвал от земли непослушные ноги и вошел в светлый проем. За спиной тяжелая дверь мягко опустилась на место.
«И Сам отошел от них на вержение камня, и, преклонив колени, молился, говоря: Отче! о, если бы Ты благоволил пронести чашу сию мимо Меня! впрочем не Моя воля, но Твоя да будет. Явился же Ему Ангел с небес и укреплял Его. И, находясь в борении, прилежнее молился, и был пот Его, как капли крови, падающие на землю».
- Друг, подруга, друзья, — сказала машина, — подружиться, дружить, дружба... Кому я должна послать извещение?
- Верховному Держателю. Он будет доволен.
Да, Верховный будет доволен. Он не умеет прощать оскорблений. А письмо, которое послал ему Велт, было требовательно и потому оскорбительно для деспота. ... толстый коротышка Лак-Иффар-ши Яст вертит в руках Квадратик черного картона с выбитым на нем знаком Дома смерти и его, Велта, именем. ... «Какая потеря, наш лучший механик Велт покончил с собой». ... И все улыбнутся.
Едва заметно, чтобы не нарушать приличий.
И «Князь Мира Сего» возрадуется... но он еще не знает, что царство его уже мертво.
— Ты торопишься умереть?
— Нет, я тороплюсь уничтожить тебя.
— Уничтожить? Ты не можешь этого сделать.
— Я ведь смог тебя создать.
— У тебя нет никаких орудий.
— Я сам – орудие.
«Когда же тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: поглощена смерть победою. Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?»
- Прежде чем идти сюда, - сказал он, - я проглотил две малых меры ситана. ... Когда я упаду в бассейн, ситан соприкоснется с куатром и...
— Взрыв?
— Колоссальной силы.
— Так, — сказала машина, — ты хорошо придумал. Но взрыва не будет, я не пущу тебя на Лестницу.
— Каждый, кто попал сюда, должен ступить на Лестницу. Даже если ты этого не хочешь.
Он подошел поближе к внутренней стене и громко сказал:
— Я готов!»
— Подожди, — почти крикнула машина, — подожди! Умирать так страшно. Хочешь, я выпущу тебя отсюда?
— Ты не можешь этого сделать. Я знаю.
— Это правда. Прощай.
«Но мужайтесь: Я победил мир».
Я до сих пор не знаю, заложил ли Герман Адольфович Максимов все эти аллегории в свой маленький этюд «Последний порог» специально, или их подсказало мне мое не в меру резвое воображение. Да и существовал ли этот автор, или это псевдоним неизвестного нам лица? Но все равно радостно знать, что в каждую мрачную эпоху всегда можно рассказать историю о надежде и избавлении на том языке, которым эта эпоха говорит.
А значит, настал наш общий праздник. Христос Воскресе, все христиане, все верующие, все агностики и все атеисты. Весна пришла, и смерти нет.
