Цивилизация
— Что у нас будет в ноябрьском номере?
— Революция!
— И что же мы поставим на обложку?
— Троцкого.
— Почему?
— Так фильм же новый. Крутой, наверно. А можно еще Навального. По приколу.
Я всматриваюсь в лица в своих подопечных — восьмиклассников и девятиклассников самой обычной районной школы, записавшихся ко мне в кружок, чтобы вместе делать школьную газету. Пятнадцатилетние и шестнадцатилетние нынче на особом счету, к ним все приглядываются, изучают их, исследуют. То разбираются с тем, чего не хватало псковским подросткам, то «школьный бунт» анализируют.
Рожденные после 2000-го — они же представители поколения Z, они же центиниалы, они же хоумлендеры, они же цифровики, они же художники-индивидуалисты — сегодня на устах у всех.
Чего от них ждать? То ли они вырастут в благономеренных обывателей-потребителей, то ли перевернут мир? Интересно же, как эти птенцы желторотые оценивают усилия тех, кто пытался перекроить мирозданье до них?
Между прочим, именно под таким углом на нашу российскую юность решили взглянуть профессора НИИ ВШЭ Иосиф Дзялошинский и Мария Пильгун. Не так давно они закончили исследование на тему восприятия современной молодежью главных событий XX века.
Дотошные исследователи изучили соображения 2 500 молодых людей в возрасте от 16 до 30 лет. И если в одной общей куче подопытные главным событием XX века назвали Великую Отечественную войну, то в группе респондентов 16-20 лет лидировал Октябрь 1917-го.
Удивленные социологи решили рыть дальше. Стали анализировать сетевой контент о революции, популярный среди старших подростков, запутались в нем, понятное дело, и чтобы хоть как-то прояснить ситуацию попросили ребят высказаться предельно прямо в отдельных эссе.
А прямо ребята высказываться то ли не захотели, то ли не смогли. Эссе получились противоречивыми: то ли Октябрь молодых восхищает, то ли пугает, то ли первое и второе сразу. В общем, получилось, что революция ребят волнует, будоражит, а чем, они и сами объяснить не в силах.
И вот я, значит, тоже всматриваюсь. Хотят мои орлы революции? Да на здоровье. Пусть тоже эссе пишут. У них вон уже и спор завязался.
— Капитализм — отстой!
— А царскую семью-то зачем было расстреливать?
— Все — тлен...
Даю каждому задание написать по колонке. Одна пусть будет за, другая — против. Девчонки, наблюдающие за дебатами со снисходительными вздохами, берутся сочинить что-нибудь примиряющее. Еще двоих отряжаю на интервью с учителем истории (должен же кто-то и в роли эксперта выступить). Они и рады. Вопросы придумывают, как им кажется, провокационные, в духе: «А сегодня мы не на грани ли революции?»
С остальными обсуждаем, чем таким революционным заполнить афишу, о чем рецензии писать будем. Предложенный ими «Крым» (им все хочется привязать 1917-й к дням сегодняшним) я на правах цензора отметаю, уж очень бездарный фильм. Сериал про Троцкого, каким бы талантливым не был играющий его Хабенский, тоже забраковываю — 18+. Давайте, предлагаю, ближе к классике.
А ближе к классике им трудно. Очень, очень трудно. Даже тем, кто решил, что будет сдавать ОГЭ по литературе. Они объективно мало знают. Литература XX века изучается в 11-м классе, то есть практически не изучается совсем. Программа по истории тоже своеобразная.
Мои восьмиклассники, к примеру, Октября 1917-го на уроках пока даже не касались. Девятиклассники уверяют, что октябрьскую революцию уже «прошли», а февральскую — как это ни парадоксально! — «еще» не затрагивали.
Впрочем, насмотревшись на современных подростков, я не готова говорить исключительно о неадекватности нынешних образовательных программ. Сегодняшние дети — даже лучшие из них — до определенного возраста просто не готовы воспринимать многие серьезные темы.
Помимо кружка, я преподаю литературу в шестых классах — у двенадцатилетних-тринадцатилетних подростков. И вот ситуация: обсуждаем с ними «Барышню-крестьянку», обращаю внимание ребят на пушкинскую иронию относительно споров западников и славянофилов — и на меня смотрят тридцать пар ничего не понимающих глаз.
«О чем это вы вообще?», — спрашивают.
Спрашивают хорошисты и отличники (двоечники же обычно помалкивают, дабы лишний раз не обнаружить чего-нибудь невыученного). Как с ними говорить о революции? Они сказки еще читают. «Гарри Поттера», «Котов-воителей»…
А в четырнадцать-пятнадцать дети только-только начинают интересоваться чем-то таким — взрослым, важным, проблемным: кто виноват? что делать? какого черта?
С вопросами лезут куда? В интернет, разумеется. А он уж безжалостно обрушивается на них всеми своими википедиями, ютьюбами, фейсбучными холиварами. Это все захватывающе в безбашенной юности, но о каком-то системном познании говорить не приходится.
В этом плане это новое племя даже бессмысленно смущать вопросами-мемами типа: «Кого свергли большевики?». Хотя мои ребята порадовали, оказалось, понимают, что не царя. Но именно понимают, чувствуют. Знанием у них это еще не назовешь.
Понимают и чувствуют они вообще многое. И это здорово. Знания у ребят мозаичные, беспорядочные — немножко из музыки и кино, немножко из картинок в соцсетях, что-то с улицы, почти ничего из телевизора (новую экранизацию «Хождения по мукам», сказали, будут смотреть только с торрентов, чтоб без рекламы). Но эти дети, в которых детского с каждым днем остается все меньше, что-то вглубь себя активно думают, и какой-то пазл у них все-таки складывается.
— Вы только не подумайте, — объясняет мне один из моих юнкоров, — я же не то чтобы за коммунизм, я ведь читал и слышал про голод, разруху, репрессии, потом еще ГУЛАГ, он же, наверное, тоже последствие того... Но вот революция, как сам процесс... нет, не в смысле разрушения, а в смысле глобального переустройства всего... Масштаб, понимаете?!
Да как не понять, романтика, музыка революций. Блока эта музыка, превратившаяся в какофонию, погубила.
— А главное, я, думаете, не понимаю, что жертвы и все такое, — продолжает юнкор, словно прочтя мои мысли. — Революция она же типа не разбирает, и если б жертвой был я, то, конечно, не так рассуждал бы. Но все же! Вот сегодня, например? Ну что такое творится? Олигархи какие-то, биткоиновые миллионеры, чиновники обнаглевшие...
С ним спорит его же приятель. Ну и пусть, мол, чиновники, миллионеры, зато без террора живем, люди все-таки существуют более-менее мирно, а где не мирно, так, может быть, именно потому, что там какие-то такие настроения жить нормально не дают.
И это, дескать, довольно странно, неразумно и непонятно пускать под откос все разом, вместо того, чтобы исправлять частности.
Спорят, к слову, подростки вполне культурно. То есть эмоционально, конечно, но слушая и слыша друг друга. И в то же время спор для них не игра. Новый образовательный стандарт поощряет искусственные дебаты, когда то, кто и какую позицию будет отстаивать, решает педагог-модератор, но пятнадцатилетние, к счастью, этими псевдоинтеллектуальными состязаниями еще не отравлены, защищают они все же мнение свое собственное.
Мнение это пока наивное, не твердое, до конца не оформленное, но, кажется, все-таки обещающее развиваться и усложняться.
Революция современных подростков, кажется, этим больше всего и волнует — своей сложностью, наполненностью всеми возможными противоречиями сразу, какой-то предельностью всего во всем.
И если интерес нынешних пятнадцатилетних таков, если они стремятся не к определенности (в значении ограниченности), а к пониманию — то это здорово.
Есть, впрочем, один грустный момент.
У меня, к сожалению, очень маленькая и весьма специфичная выборка. Ко мне в кружок ходят по желанию, и записались, насколько я успела понять, самые активные и толковые, от каждого класса человек по пять — то есть процентов пятнадцать от общей массы. Грустно, однако, не то, что это как-то искажает наблюдаемую картину (искажает, само собой). Печально, что 15% думающих и рассуждающих подростков — это очень мало.
Внимание к своему прошлому такого небольшого числа взрослеющих граждан ни от чего не избавляет нас в будущем. Да и в настоящем.
