Цивилизация
В 1940–1960-е годы в трудах разных писателей оформился новый тип повествований о будущем человечества. Наравне с текстами Айзека Азимова, с 1942 года работавшего над созданием этического кодекса роботехники, появляются антиутопии. Они описывают плачевное будущее людей, которые вынуждены существовать в условиях гегемонии машин и прочих продуктов технологического прогресса.
В 1968 году Филип Дик публикует роман «Мечтают ли андроиды об электроовцах?», во многом определивший канон sci-fi-антиутопий. Спустя 22 года на основе книги был поставлен фильм «Бегущий по лезвию», а еще через год в журнале Amazing Stories появился рассказ Брюса Бетке под названием «Киберпанк». Именно так в конечном итоге и стал называться жанр, сюжеты которого обычно строились вокруг трагической судьбы людей в постиндустриальном мире информационных технологий. Впоследствии киберпанк породил разные поджанры и в каком-то смысле даже перерос границы литературы.
Кажется, что реальность, придуманная фантастами, уже наступила. Сегодня действительно существуют корпорации, обеспечивающие пользователей устройствами и программами, которым люди привыкли доверять в решении любых задач. Философия хактивизма обрела плоть и кровь в виде кибератак, направленных на борьбу с политикой целых государств и бизнес-решениями отдельных организаций и их лидеров. Группировка «Анонимус» за почти 15 лет своего существования провела массу подобных мероприятий: например, Project Chanology против Церкви сайентологии или акцию #OpSaveTheArctic в поддержку Greenpeace и их выступлений против нефтяных разработок в Арктике.
Слова «искусственный интеллект», «нейроинтерфейс», «киборг» уже не выглядят элементами наукообразного новояза, а используются для описания выходящих на рынок технологий. В конце концов, право на доступ в интернет признано ООН неотъемлемым правом человека. На всех уровнях — приватном, публичном, повседневном и профессиональном — элементы научно-технического прогресса и цифровой революции вошли в жизнь человечества.
Однако принцип high tech, low life (буквально «высокие технологии, низкий уровень жизни»), основа философии киберпанка, сегодня пока не реализован. Тотальное катастрофическое будущее человечества, сопровождаемое и/или спровоцированное технологическим прогрессом, все никак не наступает.
Вместо столкновения с радикальной опасностью порабощения людей машинами общество по-прежнему ведет борьбу со старыми, почти «скучными» в своей извечности проблемами — бедностью, нарушением прав человека.
Может, фантасты были не правы в своих оценках будущего? И страшные образы всего лишь выражали обычный страх перед неизвестностью «завтра», неизбежно наступающего после «сегодня»?
Конкуренцию жутким фантастическим картинкам сегодня составляют научные представления о будущем, в которых почти не остается места паническим настроениям. Ученые делают прогнозы, основанные на опыте наблюдений за прошлыми этапами научно-технического развития.
Так появилась концепция «технологической сингулярности»: рано или поздно наступит такой момент, когда развитие технологий принесет такие изменения в деятельность человека, что она уже не сможет сохраниться в известном нам виде. Все прежние формы социальных систем, их институты сменятся чем-то иным, например новой «человеко-машинной общностью», законы существования которой еще не придуманы.
Почему же ученые призывают радостно приветствовать новый мир, возникающий на основе этих изменений? Потому что, как говорит один из идеологов современной футурологии Рэй Курцвейл, технологии тем быстрее улучшаются, чем совершеннее они оказываются на данный момент. Отсюда следует вывод: если быть внимательным к современным экспериментам и разработкам, то можно спрогнозировать характер будущего. А поскольку сегодня дискуссии о цифровых технологиях, машинном обучении и прочих технологических трендах становятся все более популярными и доступными, у ученых возникает уверенность:
даже человек, не вовлеченный профессионально в научные эксперименты и не обладающий специальными знаниями, может гипотетически представить себе, что нас всех ждет в будущем. И подготовиться.
Но заверения ученых о возможности просчитать фундаментальные последствия прогресса выглядят слишком оптимистично. И дело не в том, что сама концепция технологической сингулярности подвергается критике специалистов в области теории вычислительных машин (например, Марка Гривса), неуверенных в расчетах коллег. И не в том, что популяризация знания о научных тенденциях производится дозированно и не всегда на качественном уровне (так, рассказы об одних разработках могут стать модными, в то время как изобретения в других областях останутся предметом специализированных, а потому почти неизвестных широкой публике разработок).
Проблема в том, что мы уже живем в изменившейся реальности, но так и не научились ставить сложные вопросы о том, какова она.
Мы уже сосуществуем с машинами, которые влияют на качество нашей жизни, но забываем задаться вопросом, что происходит с нами, с «человеческим» в подобных условиях. Полагаясь на концепции фантастов или же ученых-футурологов, мы все еще ждем простого описания того, «как оно будет на самом деле».
Тем временем меняется ценность социальной жизни людей. Мы все еще ценим общение, но каково качество удаленных коммуникаций, к которым мы прибегаем все чаще с помощью интернета? Чувствуем ли мы присутствие другого человека, когда обмениваемся сообщениями в мессенджерах или поздравляем друг друга с днем рождения или другими важными событиями с помощью скачанных из интернета готовых картинок? Или нам важно только зафиксировать присутствие себя, высказать свое суждение? Кажется, что предоставленная Сетью возможность публично заявить о своем мнении должна была развить способность к диалогу. Интернет сделал видимыми различия людей, превратил в очевидность и так вполне понятное: общество — единство непохожих.
Как же мы пользуемся преимуществами этого положения? Чаще всего чувствуем необходимость продемонстрировать правоту лишь собственного мнения.
Когда у нас появляется шанс обсудить все многообразие позиций, мы троллим, оскорбляем, травим непохожих на нас. И делаем это с тем большим удовольствием, чем яснее видим безнаказанность онлайн-коммуникации. А когда фиксируем зашкаливающий уровень онлайн-агрессии, то задумываемся об ограничении свободы высказываний — того немногого, что служит гарантией диалога.
Язык, с помощью которого мы обращаемся друг к другу, тоже меняется. Вместо живого разговора с множеством нюансов, интонаций, приходит обмен смайликами, мемами и прочими готовыми формами выражения мнений и настроений. Нам остается только выбрать из множества предлагаемых программами образов те, что нам кажутся подходящими, — но как уложить в них все значения, что мы хотим передать? Не оказывается ли, что в угоду быстрому обмену идеями мы решаемся на обесценивание, упрощение стоящих за ними переживаний? Видя, что такие трансформации стиля общения и языка неизбежны, как мы к ним относимся? В лучшем случае — как к маргинальным проявлениям права на самовыражение, в худшем — как к угрозе языковым традициям, привычной «грамотности».
С появлением сервисов по тайм-менеджменту меняются наши навыки приоритизации задач. Распространение лицензий на свободное ПО и бесплатных свободных лицензий типа Creative Commons трансформирует отношение к авторским правам. Уже не нужно обладать специальными знаниями, чтобы создавать свои веб-страницы, это, в свою очередь, предполагает демократизацию продвижения разного рода проектов, в том числе стартапов. Автоматизация процессов управления социальными системами ведет к развитию электронной экономики и e-government.
Видим ли мы все эти изменения? Многие из них — да. Осознаем ли мы, как себя вести в условиях динамично трансформирующейся среды обитания, которая все больше становится цифровой? Вряд ли.
Наличие и популярность философии киберпанка и концепции технологической сингулярности подтверждает этот факт: мы все еще ищем относительно простых — страшных или, напротив, безопасных — объяснений того, как будет выглядеть наше «завтра». И, кажется, все еще не готовы признать: спекулируя на тему будущего, надо одновременно разбираться в том, как устроено настоящее, какие практики составляют его опорные элементы, и, что особенно важно, быть готовым нести за все происходящее здесь и сейчас персональную ответственность.
Автор — культуролог, исследователь цифровой среды. Доцент кафедры культурологии и социальной коммуникации РАНХиГС. Руководитель магистерской программы «Медиаменеджмент» МВШСЭН. Научный руководитель бюро цифровых гуманитарных исследований «CultLook»
