Цивилизация
Те же самые люди, которые за неделю до праздника бились в фейсбуке не на жизнь, а на смерть за самый правильный и здоровый рецепт оливье, 1 января сидят себе глупо-счастливые в гостях непонятно у кого, едят картошку с колбасой в майонезе из тазика и хохочут над похабными анекдотами. Те же самые люди, что перед Новым годом придирчиво выбирали в супермаркете елочные шары под цвет обоев, уже 2 января вынесли на фиг свою елку во двор, подожгли и водят вокруг хоровод, распевая песенку про четырех пьяных ежиков. Те же самые люди, что весь год строили да строили любовь и гармонию, а на Рождество запланировали романтический тур в какой-нибудь Суздаль, 3 января внезапно высказали друг другу все-все, подрались и уже счастливо влюблены в новых случайных знакомых.
Те же самые люди, что своим хронически бедным родственникам не дали в долг, потому что «надо брать ответственность за свою жизнь», идут 5-го по соседям, потому что деньги неожиданно кончились вообще и даже кредитки все заблокированы почему-то. Те же самые люди, что с брезгливым снисхождением обсуждали недостойное поведение коллег, перебравших на предпраздничном корпоративе, 7-го судорожно ищут специалиста по выведению из запоя, но, как назло, специалисты сами из запоя еще не вышли.
Те же самые люди, что ценой неимоверных усилий к декабрю таки добились желанного повышения в должности, не выходят 9-го вообще ни на какую работу, потому что «офисное рабство больше не про них».
В общем, и смех и грех, и фарс, и трагедия, и жить так нельзя, но... И по-другому ведь не выходит. Потому что невозможно не сломаться под гнетом той исключительной нормальности, которую мы себе выдумали как новую философию.
А эта исключительная нормальность ведь преследует нас весь год повсюду. Диктат рассудительности и здравого смысла во всем. Все помешаны на профессиональной реализации и карьерном росте — попробуй только оказаться не амбициозным, не состояться хоть как-нибудь и хоть в чем-нибудь. Хотя бы даже в консультировании пенсионерок у банкомата.
Все зациклены на правильных отношениях. В таких, чтобы не как в «Иронии судьбы» — мы как-то вдруг договорились, что там все ненормальные: Лукашин — закомплексованный инфантил, Надя — типичная жертва, склонная к созависимости.
Все вокруг за здоровое питание и против канцерогенов. Кто отклонится от правильной диеты, за тем тотчас придут фуднаци и расскажут про здоровое тело и здоровый дух. Все заботятся о правильном сочетании достоинств и недостатков. Например, толстым сегодня быть вроде можно, но только толстым и активным — жизнерадостным, энергичным. А вот утяжелять своими ста двадцатью килограммами диван да еще и слыть притом мизантропом, это, простите, вообще ни в какие ворота. Работать над собой надо!
И ладно бы нормальность преследовала нас только в таких в мелочах, в личном, так сказать, пространстве. Настоящая правильная нормальность немыслима без грандиознейших обобщений: любой нормальный человек должен... Боже мой, чего он только не задолжал миру. Переживать за судьбы родины. Быть культурным. Правильно скорбеть. Болеть за честные выборы. Участвовать в благотворительности, любить животных и осуждать тех, кто не любит. Не быть равнодушным: выступать с жаром против кого-нибудь и с пылом кого-нибудь за. Думать, что говоришь, и в итоге не говорить, что думаешь (а то окажешься, как Лоза, ляпнешь что-нибудь, не в жизнь потом не отмоешься).
Любой нормальный человек... Вбейте в гугл. Узнайте, как ему полагается относиться к Сталину, сколько в сутки он должен делать шагов, как ему одеваться по совершенно разным случаям, что обязательно для прочтения, кем из великих восхищаться, кого отфрендить и кого лайкнуть.
Господи, как оно тяжело — бремя нормального человека. Какая это, черт побери, ответственность, какое напряжение!
Жизнь и так непроста, как сказал один, то нужда, то скука, устаешь от того и другого, просто по-человечески устаешь, а тут еще и будь любезен чему-то там соответствуй. Мало просто не делать гадости, не желать ближнему всякой дряни, не обманывать, не преступать закон, в конце концов, и административно не правонарушать, любой нормальный человек всегда должен больше. Он вообще всегда должен.
А самое поразительное в том, что мы, став заложниками такой ненормальной нормальности, чуть ли не зубами за нее держимся. Быть настоящими, такими, как есть, уже просто страшно. Это вообще непонятно как.
Потому-то и готовятся люди к праздникам с такой тщательностью, с такой суровостью, точно к военной операции. Люди стремятся предусмотреть все-все, чтоб не вкралась никакая случайность. Люди стараются заранее распланировать каждый день каникул, купить билеты в театр и на концерты, забронировать дорожки в боулинге и столики в кафе, расписать визиты к друзьям — нормальным, понятно дело, крепко-семейным, погрязшим в кредитах и ремонтах, которые не утянут, если что, в пугающую неизвестность.
Люди боятся, что случится что-нибудь непредвиденное, и в то же самое время боятся, что не случится вообще ничего.
Попасть в вихрь судьбы так же страшно, как столкнуться с внезапно открывшейся пустотой собственной жизни. Пустотой, развернувшейся во всей полноте и неотвратимости.
Но ирония судьбы в том, что неизбежное все равно наступает, все усилия идут прахом, все заранее наколдованное превращается обратно в тыквы, а люди... люди как-то успокаиваются, знаете ли. Провожают все к черту без сожаления.
Нет, понятно, что потом, уже много позже грома последних салютов, кто-то схватится за похмельную голову и будет сильно жалеть, причитать, что всю жизнь, дурак, под откос пустил (хотя была ли она, эта жизнь? и стоит ли по ней, что так запросто поломалась, убиваться?), кто-то скоро обнаружит, что новое счастье, пришедшее с новым годом, как-то обидно быстро поистрепалось и, в сущности, ничем не отличается от выброшенного старого. И, да, нырнут многие опять в свою неудобную, но все-таки уже привычную шкуру нормального человека, станут снова врать себе и другим, чего-то пыжиться, крутить свое колесо. Но сейчас...
Не знаю, как вам, а мне лично нравится.
Я выхожу на улицу, встречаю на скамейке с пузырем двух политически непримиримых соседей, прислушиваюсь, они все так же спорят (что-то про Крым, Сирию, Путина), но потом чокаются, выпивают, растерянно усмехаются — в этом году они не убьют друг друга. Захожу в магазин, там кассирша знакомая — вся такая несобранная, рассеянная — отбивает мне чек не с пластмассовой доброжелательностью, не под дежурно-выученное «обратите внимание, у нас кофе по акции», а улыбается чему-то загадочно внутрь себя. Мне нравится фантазировать, что с Нового года у кассирши закрутился фантастический роман с директором магазина. Я, правда, не знаю, мужчина ли — директор, но какая разница, одна моя знакомая в каникулы же умудрилась сменить ориентацию, а ровно через год — обратно. Я возвращаюсь домой, стены все еще вибрируют от музыки, что играет этажом выше, и это мне нравится тоже, потому что в обычные дни сверху я чаще слышу, как работяга-алкоголик материт свою тещу. Мне хочется представлять, что сейчас они, держась за руки, танцуют на столе.
Я не знаю, как вам, а мне нравится.
Нравится, что можно никуда не бежать, что не надо ни к чему успевать, что можно остаться дома — заварить Ремарка, разбавить его Шопенгауэром и пить.
Мне нравится даже, что покой мой обязательно будет нарушен: сначала не даст телефон, обязательно объявится кто-нибудь из старых, школьных приятелей и расскажет невероятное, потом сумасшедше взорвется дверной звонок и в дом ввалятся друзья в сильно измятых костюмах и потащат в парк на гуляния.
И там, в этом пьяно-счастливом хаосе, я окончательно уверюсь, что мы опять как-нибудь все преодолеем и переживем. И ничего нам не сделается, пока мы не разучились быть такими ненормальными — свободными, настоящими и живыми.
