Цивилизация
Почему Япония оказалось столь слабой? Потому, что она пережила два с лишним столетия изоляции в период сегуната. Страна стремилась защититься от враждебного идеологического влияния Запада, тогда сводившегося прежде всего к христианству — его сегуны Токугава особенно боялись.
Хотя экономическое развитие в тот период не прерывалось и временами даже было довольно успешным (росла урбанизация, строилась инфраструктура и т.д.), изоляция есть изоляция: страна лишилась доступа к современным технологиям, утратила способность эффективно конкурировать в производстве как гражданской продукции, так и вооружений.
Дальнейшее сохранение изоляции означало неспособность противостоять внешнему давлению и неизбежное национальное унижение.
Японская имперская бюрократия осознала опасность и сумела предложить эффективную программу выхода из положения. Началась быстрая модернизация, позволившая Японии буквально запрыгнуть в последний вагон: в эпоху, когда завершалось разделение мира на группу великих держав и всех остальных (иными словами, на тех, кто делит мир, и на тех, кого делят), она сумела выскочить из второй группы и присоединиться к первой. Победив в Русско-японской войне, она закрепилась в этой группе.
Приведенные факты общеизвестны. Но хотелось бы обратить внимание на важный аспект этой общеизвестной истории, который может быть интересен не только для интересующихся Японией. Успех японской модернизации во многом был обусловлен тем, что ее авторам удалось успешно решить вопрос учета интересов силовой элиты, бывшей до этого опорой изоляционистского режима.
Проводя модернизацию, имперская бюрократия сумела избежать лобовой конфронтации с тогдашними японскими силовиками — самураями.
Вероятно, теоретически был возможен и альтернативный сценарий модернизации, предусматривавший радикальную смену элит и полный разгром самураев — вплоть до истребления, как в случае янычар в Турции или стрельцов в петровской Москве.
Но, во-первых, не факт, что данный сценарий был реалистичен: на стороне самураев все-таки была немалая военная сила. Во-вторых, попытка реализовать его означала неизбежную кровавую баню, которая вполне могла похоронить надежды не только на модернизацию, но и на независимость страны. В-третьих, такой путь лишил бы Японию ее военной элиты, что было бы национальным самоубийством в условиях ставшей очевидной необходимости противостоять внешнему военному давлению.
В итоге пошли по другому пути.
По сути, с самураями удалось заключить социальный контракт.
Им были предложены ощутимые экономические блага, гарантии не только безопасности, но и сохранения высокого социального статуса, реальные возможности достичь высот в бизнесе, на военной и государственной службе.
Важную роль в этом социальном контракте сыграл консенсус новой и старой элит по поводу необходимости активной внешней политики, жестко отстаивающей национальные интересы. В результате самураи сохранили лицо и вписались в новую Японию. Страна сделала мощный экономический рывок и сохранила независимость. Внешняя политика на протяжении двух поколений, с 1860-х до 1930-х, была вполне успешной, пока страна не ввязалась в конфронтацию с заведомо более сильными противниками.
На минуту представим себе, что организаторы революции Мэйдзи и последующей модернизации действовали бы иначе — например, в сфере идеологии. Призвали бы скорее интегрироваться в цивилизованный мир на его, мира, условиях. Подвергли бы самураев шельмованию (кстати, было за что — хоть за экономический паразитизм и насилие по отношению к низшим сословиям). Исход был бы совсем иным…
Очень важно, что японская модернизация не воспринималась внутри страны как переход от «неправильного» своего к «правильному» иностранному устройству жизни. Наоборот: открытие миру, активное восприятие зарубежных достижений понимались как средство для защиты страны и ее жизненного уклада.
Условно говоря, реформаторы сказали самураям: задача не в том, чтобы присоединиться к «цивилизованному миру» — мы для него все равно останемся чужими, да и жертвовать нашей древней культурой ради заморских соблазнов никто не собирается. Но, оставаясь в изоляции, мы не сможем противостоять внешнему давлению, не сможем сохранить страну, созданную в том числе и вами, самураями. Поэтому без существенной интеграции в этот мир, без заимствования его достижений, без определенных компромиссов с ним, без рыночной экономики стране не выжить. На этой основе оказался возможен сначала внутриэлитный диалог, а затем и консенсус.
Автор отдает себе отчет, что
в других странах, решивших повторить японский опыт, у местных самураев может не оказаться ряда полезных самурайских качеств, особенно этических.
Но, во-первых, других самураев у этих стран нет, а во-вторых, так ли высоки были этические стандарты тех, японских, самураев? Есть основания усомниться в этом. В любом случае избранный японскими модернизаторами курс, основанный на договоренности с самураями вместо революционного их низвержения, доказал свою эффективность.
В этой связи представляется, что реформатору, обдумывающему программу модернизации в стране, подвергающейся внешнему давлению, полезно было бы задать себе вопрос: «А что мы предложим нашим самураям?».
