Заблокировав на Совбезе ООН резолюцию о создании трибунала, Россия не нашла прямой поддержки даже среди тех стран, которых обычно числила среди своих друзей: и таких проверенных десятилетиями нашего безвозвратного кредитования, как Ангола, и новых — как Китай и Венесуэла.
С последней получилось особенно обидно, ведь товарищи из Каракаса, если верить нашей пропаганде, идут в авангарде борьбы против американского империализма. Да и Пекин, как многократно отмечали эксперты-международники, в ооновской политике обычно следует в фарватере Москвы.
Но в данном случае все три страны: Китай как постоянный член Совбеза, Ангола и Венесуэла как временные — предпочли дипломатично воздержаться.
Трудно отделаться от ощущения, что наши «традиционные союзники» послали ясный сигнал:
нет, вот тут, ребята, расхлебывайте сами, а мы постоим в сторонке и посмотрим.
Отчасти здесь вина самой Москвы. Слишком много было отпущено колких замечаний по поводу безрезультатного расследования, слишком много задано риторических вопросов о том, когда же наконец публике предоставят хоть какие-то данные, слишком много явно сомнительных сюжетов и фейковых свидетелей катастрофы появилось в государственных и прогосударственных СМИ. И вот теперь, когда, с точки зрения мировой общественности, у России появилась возможность все свои аргументы и сомнения вынести на всеобщий суд, она резко сдала назад.
С другой стороны, что России оставалось делать?
Западное общественное мнение в первые же часы после катастрофы почти единодушно назначило ее как минимум ответственной за трагедию. На обложках журналов соседствовали фотографии Владимира Путина и разрушенного самолета.
Соглашаться в таких условиях на трибунал? Верить в то, что закрытое расследование было вполне объективным, а следователи не подвергались давлению как минимум четко определившихся с позицией СМИ? А западные страны, которые продолжают санкционную политику и упорно отказывают «народным республикам» в праве называться одной из сторон конфликта на Украине, в данном случае будут четко следовать принципу объективности?
К тому же старый принцип «кто платит, то и заказывает музыку» слишком уж бесперебойно действует в международной юриспруденции. 92 осужденных серба за время работы международного трибунала по бывшей Югославии против 50 со всех остальных сторон конфликта — слишком красноречивая числовая оценка степени коллективной вины.
Если бы трибунал начался, поспособствовало бы это деэскалации международной обстановки или заставило бы официальную Москву еще больше закусить удила?
В этих условиях рассуждения о том, что, заблокировав трибунал, Россия расписалась в собственной вине, мягко говоря, не вполне корректны.
Ведь если вчитаться в слова спецпредставителя РФ при ООН Виталия Чуркина, становится ясно, что он говорит ни о чем ином, как о недопустимости «избирательного правосудия». Мол, будут ли судить украинских добровольцев за военные преступления? А почему не осудили Киев за сбитый в 2001 году российский Ту-154? А Америку — за иранский «Боинг» в 1988 году?
Но в этой новой серии риторических вопросов скрывается главная слабость позиции Москвы.
И дело даже не в том, что международное сообщество разводит руками: а вы разве предлагали трибунал по этим преступлениям? И не в том, что высокопоставленный российский дипломат, сам того не замечая, ставит катастрофу малайзийского «Боинга» в один ряд с теми трагедиями, виновник которых общепризнан.
Дело в том, что избирательность правосудия — это бич прежде всего самой России.
Пока мы выставляем себя отчаянными несистемщиками в борьбе против западной гегемонии, нашу несистемную оппозицию в очередной раз не допускают к выборам по весьма сомнительным основаниям. На весь мир прогремела «двушечка» за танцы в храме, все знают, сколько отсидел Михаил Ходорковский, судьба Сергея Магнитского стала основанием для принятия всем известного закона.
И все это делает позицию России еще менее привлекательной. Можно сколько угодно кричать о необъективности международного расследования, но, пока российские власти не разберутся с внутренними проблемами в этой сфере, все ее воззвания к справедливости будут восприниматься исключительно как часть политической игры. Не очень умелой, зато очень циничной.