Цивилизация
За партии истеблишмента — такие, как консерваторы или лейбористы в Британии — по-прежнему голосует большинство, однако скорее по привычке и в силу отсутствия очевидных альтернатив. Интересный показатель — численность членов мейнстримных партий. В Великобритании она с 1980 по 2009 год сократилась почти на 70%.
Британские эксперты опасаются не только за январские выборы в Греции, где велики шансы на успех леворадикалов. Под ударом могут оказаться вполне благополучные страны — сама Британия с растущим потенциалом антиевропейской партии UKIP, а также Дания, Финляндия, Испания, Швеция, Германия и Ирландия, где на выборах разных уровней в 2015 году могут прийти очень неожиданные персонажи. Не исключены «довольно экзотические правительственные коалиции», считают аналитики компании.
Среди прочих объяснений — то, что партийный кризис на Западе связан, в частности, с отмиранием прежней «классовой» структуры общества, которая в свое время породила традиционные партии: левые, правые, консервативные, либеральные, социал-демократические. Между тем нечто подобное наблюдается и в современной России, где социальная организация общества так до сих пор и не оформилась.
Российская политическая дискуссия за четверть века своего относительно открытого существования так и не смогла подняться до уровня серьезной рефлексии интересов конкретных общественных групп. Вместо этого идут бесконечные риторические войны. Сталин (Петр Первый, Иван Грозный — нужное подчеркнуть) — вождь и учитель или тиран и убийца?
Советский гимн в качестве государственного — восстановление прерванной традиции или символ возвращения в авторитарное государство?
Россия, наконец, родина слонов или отсталый задворок великой западной цивилизации? Вы за все хорошее или против всего плохого?
Непрекращающаяся беготня по кругу этих вопросов, с одной стороны — дань нашей исторической традиции. Интеллектуалы, которые на Западе артикулировали запросы различных социальных групп, в России продолжают сетовать на то, что у них «с советской (как и любой другой) властью стилистические расхождения».
Но мировоззренческий идеализм крайне плохо сочетается с политическим прагматизмом.
С другой — это и следствие сырьевой организации нашей экономики, в которой значительная часть общества просто не создает прибавочного продукта и фактически «сидит на трубе». А значит, зависит от государства и крупных сырьевых корпораций, которые у нас с ним еще и аффилированы. Ни о каком формировании самостоятельных социальных групп с четко выраженными интересами в такой ситуации речи быть не может. Интерес — один: чтобы цены на нефть не падали никогда. Жаль, на это не может повлиять даже Госдума.
Наконец, вся эта ситуация весьма выгодна для действующей власти, которая, пользуясь развитой, почти как сырьевая отрасль, политтехнологической индустрией, может противопоставлять «моральному большинству» очередную «пятую колонну». Благо записанные в последнюю, благодаря своей любви к поиску правды, а не реальной борьбе за власть, легко подставляются сами.
Вот и получается, что по большому счету в России просто нет работающих партий. Вернее, они, конечно, есть: их названия заучены, лица лидеров давно набили оскомину, политические программы не менялись годами.
Но кто же их читал? Политических программ даже думских партий никто не знает не только из-за пресловутой лени рядового российского избирателя. Для того чтобы интересоваться партийной программой, нужно допустить, что ее бесконечные пункты по спасению страны и улучшению жизни хоть когда-нибудь будут реализованы. Но шансов на это практически нет.
С момента появления в новой России многопартийной системы всегда с завидным постоянством побеждала партия власти, периодически менявшая лишь свое название.
Европейский партийный кризис имеет одним из своих последствий экономический застой, который поразил Европу. Стремясь удовлетворить чаяния максимального числа избирателей и сохранить собственные позиции, истеблишмент не рискует проводить решительные реформы, которые, как это всегда бывает, ударят по одной из мощных социальных групп.
Однако в пользу Европы с ее развитыми институтами говорит то обстоятельство, что она уже знала опыт относительно безболезненного включения в устоявшуюся систему прежде маргинальных групп. Так, например, в партийной системе сначала появились, а потом и заняли лидирующие позиции социалистические силы, которые не так давно рассматривались в качестве революционной угрозы всему обществу, чтоб не сказать всей цивилизации.
Это дает надежду на то, что и на новые вызовы, среди которых рост числа иммигрантов и параллельно распространение антииммигрантских настроений, удастся ответить без коренной ломки всей системы.
Собственно, сама по себе демократическая ротация власти и нужна для амортизации политических последствий социально-экономических кризисов. Проще говоря: чтобы назначить виноватого без того, чтобы слишком радикально отвечать на вопрос «Что делать?».
Принципиальное отличие российской ситуации в том, что у нас институтов реальной ротации власти так и не появилось. А значит, мы не можем точно предсказать, как политическая система отреагирует на масштабный кризис, насколько хватит реального запаса ее прочности.
