Цивилизация
Правительственные и неправительственные экономисты еще не определились, как следует называть нынешнюю ситуацию. Все они избегают таких внятных эпитетов, как «депрессия» или его русский народный синоним — «застой». Чаще других звучит слово «стагнация», хотя и оно кажется слишком резким, к примеру, замминистра экономики Андрею Клепачу.
На брифинге-презентации новых уточнений прогноза он прямо сказал, что ему не нравится термин «стагнация», а просто мы имеем «крайне низкие темпы роста, вялый экономический рост, который существенно не позволяет выполнить те ориентиры, которые есть в указах президента. Но это не стагнация».
Вопрос: как это назовем? В поисках ответа легко наткнуться на описание ситуации, весьма схожее с тем, которое дал Клепач: «…экономика пребывает в состоянии хронически пониженной активности… не проявляя заметных тенденций ни к оздоровлению, ни к окончательному краху». Такое описание, которое в 30-х годах XX века дал Джон Мейнард Кейнс, приводит в своей новой книге «Выход из кризиса есть» Пол Кругман в доказательство того, что самым разумным сегодня было бы «признать факт депрессии». Конечно, Кругман не про Россию пишет, но выходит как-то очень похоже местами. Устоявшийся перевод на русский слова «депрессия» — «застой» — старожилы помнят по временам позднего Брежнева.
Если последовать совету Кругмана и признать, что мы уже имеем дело с застоем, то не только прекращается чехарда с определениями, но
отчетливо просматривается тенденция, как бы объединяющая ряд самых непримиримых спорщиков в едином порыве вернуть застой. Будто есть какая-то потайная национальная программа по его реставрации, которую втихую одобрили и путинские эксперты, и не путинские аналитики.
Дело идет так. Обе стороны отрицают любые предложения оппонентов, разумные или безумные, — без особого разбора.
Не путинские говорят: нужны институты. К примеру, Сергей Алексашенко четко формулирует задачу: «…если в 98-м году бизнесу от государства нужна была финансовая дисциплина, то сегодня — честный суд и честная политическая конкуренция». Путинские в принципе не возражают, но с оговорками, типа нельзя все под одну гребенку, демократия не годится, когда надо принимать непопулярные решения, так как любой избранный не будет стоек…
Кстати, на подобные доводы Путину еще на форуме «Россия-2012» отвечал Кругман: «Есть мнение, что для принятия решения необходимо объединить в комнате серьезных бесстрастных людей, которые не испытывают беспокойства за свой политический рейтинг. Это абсолютно неправильная картинка. Никто так не заблуждался, как серьезные люди. Они часто предлагали самые плохие политические идеи, хотя были лучшими профессионалами… Они говорили, что нет ничего страшного в буме кредитования, а сейчас они говорят: если все будут экономить, то тогда будет восстановление… В 2002 году значительная часть общества была настроена против войны в Ираке, но политики решили ее начать… Главная проблема сейчас не в том, что популизм мешает принять верное решение, а в том, что плохие идеи, продвигаемые элитой, мешают нам поступить правильно».
Без демократии и права никому еще в истории человечества не удавалось построить процветающее государство. Еще Милтон Фридман говорил российским реформаторам, что верно, конечно, чтобы «приватизация, приватизация и приватизация», но только при безусловном верховенстве закона.
Вот шаг в застой со стороны путинской команды — отрицание демократии без оговорок. Это важный шаг для подавления попыток стимулирования производства. Однако, если случится чудо и с понедельника вдруг заработают в стране нужные институты, вряд ли только их хватит для оживления экономики. Потому что нужно еще стимулировать массовый спрос, а платежеспособность населения крайне низка. Тут можно найти мысли у Путина, который потребовал повышения зарплат педагогам и врачам, стипендий, пособий на детей. Тоже, казалось бы, понятные задачи. Но сразу начались подсчеты уже со стороны не путинской команды, во сколько это обойдется казне — в 2, 3 или 5 триллионов. Едва ли не осмеяна была затея разбавить средний класс (где все большую долю занимают чиновники и силовики) врачами и учителями. Замечено, что регионы это не потянут. И как-то не отмечается, что эти деньги можно отыскать в оборонной программе и она от этого не сильно похудеет. Взамен Клепач и неправительственные эксперты намекают, что теперь-то уже придется, наконец, отказаться от безумных планов повышать доходы бюджетников.
Вопрос: это поможет оживить экономику? Нет, конечно. Поможет законсервировать долю среднего класса на примерно 20 процентах, хотя надо бы иметь для развития хоть 50 процентов платежеспособных потребителей. Но нет, говорят критики, это разгонит инфляцию, да и люди все равно будут лишь складывать деньги в чулок, а не тратить (пусть даже эти утверждения противоречат друг другу).
Если усилия противников размножения среднего класса не пройдут даром и намерения повысить заработки бюджетникам отложат, то вот и второй шаг к застою. Только «толкачами» тут выступят уже не Путин и его люди.
Самое время вспомнить постулат Кейнса: экономить надо во время бума, а не спада. Для роста нужны инвестиции. Но их не будет не только без гарантий защиты прав собственности, но и без адекватного роста спроса. «Низкие инвестиции в бизнес окружены многочисленными мифами, но загадки тут никакой нет. Их число сократилось из-за того, что низкие продажи не позволяют бизнесу полностью использовать уже имеющиеся мощности», — пишет Кругман в своей книге, и это кажется применимым к России едва ли не в большей степени, чем к США или ЕС. У нас автомобилей и жилья, к примеру, кратно меньше на душу населения, чем там, потребности выше, но денег на покупки не хватает. Потому что в средний класс не пропускаются пенсионеры, врачи, учителя и многие другие.
Тот же Кругман пишет в New York Times: «Мы должны прекратить говорить о сокращении расходов и начать говорить о создании новых рабочих мест». Кейнсианец, словом. Однако в российских условиях это кажется привлекательным. Скажем, перераспределить средства от финансирования оборонки на инфраструктурные проекты. Не строить, конечно, жилье за счет государства, но готовить площадки под застройки с подведенными дорогами, трубами и проводами (поручить, к примеру, Сечину звонить кому следует, чтобы не тянули с подключениями, — он сможет нажать). Уже только это даст стимулы для развития ряда отраслей. Если, конечно, у нуждающихся в жилье россиян появятся деньги на обслуживание ипотечных аппетитов банков, а после — на покупку диванов и штор.
Есть и другие очевидные точки приложения казенных средств для реализации кейнсианской модели стимулирования экономики. К примеру, экономисты Всемирного банка выявляли типичные жалобы российских компаний на то, что препятствует их росту и росту производительности труда. У большинства из компаний «постоянно возникают трудности с водой, электричеством, транспортом и интернетом… Около 14,2% российских компаний утверждают, что недостаточное количество воды — «основное и самое серьезное ограничение роста». В этом исследовании, кстати, показано, что компании, у которых был рынок сбыта, успешно повышали производительность труда вплоть до начала кризиса. Конечно, имеются в виду частные компании, наши монополисты во главе с «Газпромом» существуют в иной реальности, не поддающейся осмыслению.
Объемы рынков сбыта прямо зависят от доходов людей. Об этом в прогнозе МЭР, озвученном Клепачем, говорится так: рост реальных располагаемых доходов населения в 2013 году повышен с 4,5 до 6,2%, но одновременно понижен на 2014 год — с 4,4 до 3,6–3,8%, на 2015 год — с 4,6 до 3,4–3,6%, на 2016 год — с 4,7 до 3,4–3,9% (в зависимости от сценария).
Перефразируя Кругмана, можно сказать, что выход из застоя (или невхождение в эту тихую обитель) есть, и он не кажется невозможным.
Формула представляется такой: честный суд и честная политическая конкуренция плюс стимулирование спроса через повышение доходов и создание прилично оплачиваемых рабочих мест. Когда компании получат возможность развиваться, они должны найти сбыт своей продукции.
Если же смириться с режимом экономии и быстрым замедлением роста доходов людей, то уместно вспомнить еще одну рискованную аналогию Кругмана из книги про кризис: «Рост популярности идей Гитлера сегодня принято связывать с гиперинфляцией 1923 года, но в действительности к власти его привела экономическая депрессия начала 30-х годов XX столетия, которая в Германии была сильнее, чем в остальных странах Европы из-за дефляционной политики, проводимой рейхсканцлером Генрихом Брюнингом».
