Цивилизация
Руководитель ФМС Константин Ромодановский подвел очередные статистические итоги года. Нелегальных мигрантов у нас 3,3 миллиона. Всего же гостей, подавляющая часть которых из некогда братских республик, около 10 миллионов. Получаются семь с небольшим процентов от общего населения. Делим в Европе первое место с Германией.
И это могло бы стать если не сенсацией, то хотя бы поводом для серьезного обсуждения, которое в жанре «что такое хорошо и что такое плохо» давно ведется безо всякой нужды в цифрах и статистике. Тем более что имелись у ФМС и другие цифры, в соответствии с которым наша жизнь выглядела миграционным апокалипсисом. В 2006 году только нелегальных мигрантов было от 6 до 14 миллионов. Говорилось и о 20 миллионах тех, кто приезжает на заработки, из которых 10 миллионов — нелегально. И если показатели нелегальной миграции впоследствии немного, как считается, снизились, то лишь благодаря принятому в 2006 году закону, немного упростившему получение трудовых прав, и вчерашние нелегальные просто перестали числиться таковыми.
Начиная с 2008-го миграция немного снизилась — по объективным кризисным причинам. С тех пор, говорят специалисты, все вернулось к прежним нормам, и, судя по всему, рассказы о миллионных квотах, которые то увеличиваются, то уменьшаются, относятся все к тому же жанру крайне условных подсчетов, на которых зиждется вся миграционная статистика вообще. Которая, таким образом, сама по себе расширяет круг миграционных мифов.
Никакая статистика на самом деле не является устрашающей. Даже когда количество мигрантов оценивали в 20 миллионов, Россия никак не производила впечатления страны, в которой из каждой сотни 13—14 человек чужие.
Политические, экономические, культурные механизмы работают так, что миграционный ресурс достигает насыщения. От 4 до 7 процентов населения — это, можно сказать, вполне общепринято для более или менее развитых стран с учетом все той же статистической условности. Так что ничего особенного по части количества мигрантов у нас не наблюдается.
При этом попытки законодательно или полицейски регулировать миграцию выглядят почти бессмысленными. Людская миграция подчиняется только естественным законам. Государство, в которое устремляются потоки желающих уравновесить глобальное благосостояние, может только одно: перевести мигрантов из нелегальных в легальные или, как это у некоторых иногда бывает, наоборот.
Миграция — это неизбежный налог, который приходится платить более или менее стабильным государствам. Этот налог может быть историческим, как у Британии или Франции, которые создали свои, британский и французский миры. Он может быть географическим, как у американцев. В чистом виде этого налога нет нигде. Итальянцы платят и по своим колониальным североафриканским счетам, и по счетам своей географической европейской приграничности. Европа без внутренних границ размыла исторические предпочтения, Европа объединенная стала полем великого переселения из одной ее половины в другую, и это тоже миграция, причем в высшей степени легальная.
Наши мигранты едут к нам и по тем резонам, по которым алжирцы стремятся во Францию, и по тем, которые влекут мексиканцев в Америку. Но от этого наш случай вовсе не становится уникальным. Титульное население всегда и везде отделяет от приезжего стена взаимного раздражения.
Ни одной стране не удалось решить проблему интеграции, даже там, где ее честно пытались решить, как в США, где миллионы испаноговорящих граждан живут в своей среде так, что по сравнению с ними наши с Брайтон-Бич — стопроцентные американцы.
Даже в Испании есть проблемы, хотя для большей части мигрантов нет языкового барьера.
Везде приезжие представляют собой мобильную и предприимчивую группу населения, и отнюдь не всегда эта предприимчивость умещается в границах закона. Хотя, как правило, закоренелых убийц, насильников и прочих неисправимых мигранты все-таки из своей среды, как правило, в преступный мир не делегируют. И везде, естественно, это набор сплоченных групп, остающихся для коренного населения вещью в себе, которая к тому же этому населению особо и не интересна.
Дело не в количестве. Дело в природе той разницы потенциалов между безнадежьем родины и хоть каким-то шансом за ее пределами, именно эта разность, как в физике, приводит в движение миграционные массы. Выбор цели путешествия — задача со многими критериями: география, культура, миграционная традиция, которая может легко заменить и историю, и географию. В конце концов, явных предпосылок для турецких пристрастий к Германии или курдских к Швеции поначалу ведь не было.
Но есть еще и вопрос везения. Тем сомалийским беглецам, которым повезло в жизни меньше, приходится довольствоваться Кенией. Счастливчикам — Италия.
Для тех, кто спасается из Ферганской долины или из Куляба, даже европейская часть России кажется самой настоящей Европой.
Но по мере насыщения диаспоры в России, а также среди тех, кто связан с ней на родине, могут накопиться силы и для более серьезного рывка. Скажем, таджикская диаспора в РФ настолько созрела, что, как ни покажется кому-то странным, все больше ее представителей уже позволяют себе начать процесс укоренения в Европе и даже США. Они там живут большей частью наездами, вахтовым методом, соблюдая по возможности законодательство о въезде-выезде. Но даже для этой, одной из самых бедных миграционных категорий появляется альтернатива.
Все чаще становится Россия стартовой площадкой нового рывка для армян, особенно тех, кто недавно повзрослел и уже осознал необходимость эмиграции. Диаспора ныне — понятие почти метафизическое, внутренняя эмиграция — это уже не политико-поэтический образ, когда едва ли не каждый второй так или иначе готовит себя к отъезду. И постепенно крепнет то поколение, которое, морально и материально напитавшись от диаспоры, уже может позволить себе нормальную эмиграцию, минуя Россию.
То же уже происходит на Украине и в Белоруссии, для которых промежуточной станцией, скорее, уже становится Польша. И в Молдавии уже привыкли улыбаться российским предрассудкам о том, что все молдаване с детства учатся водить российские маршрутки. Ничуть не меньше молдаван в Европе, большей частью Южной, такой в языковом смысле близкой.
Это не к тому, что проблема миграции рассосется сама собой. Наоборот. Не только не рассосется, но и усугубится.
Число гостей, возможно, на нынешнем уровне и стабилизируется. Но сам миграционный поток будет все резче разделяться на тех, кто считает себя достойным добраться до Европы, и на тех, кто готов удовлетвориться Россией.
Те миллионы, которые будут оседать у нас, — это те, кто готов терпеть и казаков, и омоновцев, и скинхедов, и новообразованные «миграционные патрули», лишь за то, что укоренение здесь дешевле и легче. И останутся лишь дежурными тостами регулярные надежды миграционных служб на то, что какими-то экзаменами или посулами можно регулировать мигрантов по профессиональному или образовательному образцу. Те, кто чего-то стоит в этом плане, в России надолго не задержится, если вообще в нее заедет. А тех, кого дальше ее западных границ не ждут, на пути в Россию все равно не удержать, как не удерживают никого кордоны в Италии, Греции или Испании. И, получив вожделенную работу в России, за кассой ли дешевого универсама или во славу родного ЖКХ, новые гастарбайтеры на зависть тем, кто добрался до иных земель, быстро обнаружат, что эту работу можно и нужно делать ничуть не более тщательно и любезно, чем ее делают местные. И вот тут ничего не придумает даже самая креативная ФМС. Миграция тут ведь вообще ни при чем. Миграция ведь вообще говорит не столько о тех, кто приезжает, сколько о стране, которую они себе, в конце концов, выбирают.
Автор — обозреватель РИА «Новости».
