Цивилизация
Спор разгорается в ученой среде не вокруг цифры чистого оттока капитала, которую дает ЦБ РФ, а вокруг самого определения того, что и сколько именно считать оттоком.
На днях по этому поводу было презентовано исследование Ernst&Young, Российского фонда прямых инвестиций и Центра национального интеллектуального резерва при МГУ.
Авторы доказывают, что на самом деле не стоит записывать в отток все прошлогодние $80,5 млрд, а надо вычесть из них примерно половину разного рода российских инвестиций за рубеж.
Тогда и сумма оттока уменьшится вдвое. В смысле, половина идет на хорошие дела, а не просто на депозиты в западных банках и обещает вернуться в страну с приплодом.
Логика понятна, особенно в свете недавней угрозы президента Владимира Путина начать «деофшоризацию экономики». Вообще идея не новая. К примеру, прошлым сентябрем замминистра финансов Сергей Сторчак так комментировал «Интерфаксу» очередные прогнозы по сумме оттока: «Я никогда не разделял и не разделяю позицию, что идет отток капитала… Идет перевод денежных средств, и все. Выводится валютная выручка на Запад, корпорации размещают свои активы… Нет оснований для бегства, оттока капитала из нашей страны, и нет оснований использовать эту терминологию».
Другие аналитики не ставят знак равенства между терминами «бегство» и «отток».
Многие эксперты приводят доказательства, что процентов пятьдесят от общей суммы того, что мы называем оттоком, являются лишь возвратом долгов или процентов по ним.
Но как ни считай, а $80 млрд в прошлом году и от $60 до 80 млрд в этом покинут Россию. Пусть половина или даже все они уйдут на покупку средств производства (самолетов, к примеру), на долги, на скупку активов за рубежом. В экономику России они не пошли, рабочих мест не создали и так далее. Что, кстати, очень здорово для нашей хилой экономики, которая просто не способна переварить такие суммы, если кому-то придет в голову их в нее насильно, подавляя рвотные рефлексы, вкачать.
По этому поводу пару лет назад The Wall Street Journal приводила мнение замминистра финансов Алексея Моисеева, который не мог не признать, что отток спасает экономику от «перегрева»: «При нынешнем состоянии экономики это неизбежно и в каком-то смысле неплохо… экспорт сырья приносит больше денег, чем можно вложить в российскую экономику, не создавая мыльных пузырей… Это большое достижение, что в условиях перехода на плавающий курс рубля экономика может сама себя уравновешивать».
Судя по тому, что и по методике ЦБ (от которой глава банка Сергей Игнатьев отказываться не собирается), и по той, что применили эксперты E&Y с друзьями, все равно выходит, что четыре года подряд наша экономика теряет аппетит – вывоз денег ускоряется, как ни считай.
Любопытно было бы понять, почему ускоряется, но тот же Игнатьев честно говорит: «Загадка». В самом деле,
явных макроэкономических причин для роста оттока вроде и нет. Прослеживается связь между размером оттока и общемировой ситуацией, но суть этой связи тоже туманна.
Если отвлечься от чисто экономических рассуждений (если таковые вообще возможны), то можно попытаться нащупать разгадку. Представим среднестатистического Ивана Ивановича, у которого начинают заводиться деньги. Опустошив соседние магазины и отпраздновав удачность жизни на даче, он с супругой задумывается об отдыхе. Беглый анализ предложений показывает, что в российских пансионатах отдых обойдется дороже, чем за тридевять земель даже с учетом перелетов. Иван Иванович тратит деньги за границей. Там же вдруг видит, что шмотки стоят меньше, чем такие же дома. Иван Иванович, если дела идут в гору, быстро приспосабливается одеваться сам и одевать семью в поездках. И домик покупает «на старость» за рубежом: дешевле и не хуже, чем на родных просторах. С успехом и опытом приходит подозрительность и недоверчивость, и Иван Иванович часть денег хранит под меньшие проценты, но только не в своей стране, где ежедневно в новостях сообщают про курс рубля так же усердно, как говорили в 53-м про здоровье Иосифа Джугашвили. Если дело Ивана Ивановича растет, то множатся ряды союзников, но появляются и противники, которые всегда готовы конфисковать чужое. Где прячет самое дорогое Иван Иванович? Не дома, а там, куда трудно дотянуться даже людям в погонах. Когда же Иван Иванович станет важным и богатым, он, скорее всего, не утратит инстинкт самосохранения, требующий страховки в виде офшоров или просто других стран, с другой юрисдикцией. Проблем нет: в век компьютеров неважно, где ждут деньги часа вложения. А на последнем этапе своего бизнес-развития Иван Иванович научится мгновенно определять соотношение рисков и прибыльности. И тогда, решая, куда инвестировать деньги, он может предпочесть России другую страну, с не меньшими рисками, но с большими возможностями для извлечения прибыли. Или страну, где, наоборот, рисков меньше, но и прибыль большую не получишь. В России это соотношение может быть конкурентоспособным часто лишь в том случае, если у вас почетными руководителем сидит, скажем, господин Стржалковский, но стржалковских на всех не хватает.
В той или иной мере все наши платежеспособные люди — Иваны Ивановичи. Когда конъюнктура благоприятствует, их становится больше, а вот мест в монополизированной отечественной экономике не прибавляется, как и мест возле правителей. Тогда и отток – или не отток, а черт знает что, но растет.
В общем, с таким устройством хозяйства весьма неплохо прожили нулевые. Но всему приходит конец.
Сегодня уже очевидно, что эта постоянно нуждающаяся в кровопускании экономика далее не сможет обеспечивать развитие, просто поддерживать нынешний уровень жизни. Требуются перемены. Такой комментарий по спору вокруг оттока дала «Финмаркету» Наталья Ханженкова из ЕБРР: «Какова бы ни была окончательная цифра оттока капитала из России, главный вопрос – как добиться притока инвестиций. Без этого невозможна ни диверсификация экономики, ни ее качественный рост… Ключевая проблема – улучшение инвестиционного климата в стране. Препятствия для развития бизнеса в России остаются».
Из опыта Ивана Ивановича можно конкретизировать пожелания: или налоги снижать резко, или риски убирать. Налоги у нас и так небольшие по мировым меркам (отдельно – про взносы и сборы типа пенсионных). А снижать риски значит менять саму структуру жизни, начиная с судов и далее, вплоть до ускоренного отъема у администраций всех уровней вообще прав что-то решать и что-то навязывать работящим и предприимчивым людям. Проще говоря, это будет означать смену характера конкуренции от жесточайшей свары за доступ к телу того или иного начальника до налаживания борьбы за потребителя и его симпатии. Придется менять вертикальные отношения, так сказать, на горизонтальные.
Другой путь видится во введении все новых и новых запретов вместо свобод – это должно было бы увенчать отказ от конвертации рубля под аплодисменты широкой публики. Конечно, без перегибов – отъезжающим на отдых или лечение можно позволить обменивать горсть рублей.
Трудно увидеть другие способы консервации сложившейся экономической модели. В этой конструкции избыток денег сродни зловонному гною, который надо спешно откачивать. Но и на операции через заграницу смотреть противно. Так что резонно реанимировать деревянный рубль, и все будет хорошо. Обоснования в виде пространных рассуждений про голландскую болезнь и опыт какой-нибудь Норвегии (без пояснений, чем и как там занимаются пенсионные фонды) найдутся.
Получается, что изгнание «плохих» денег из нашей экономики – веление времени, если есть намерение сохранить стабильность. Так что или мы на пороге эдакого экзорцизма по-русски — или в преддверии серьезных политических перемен, которые, кстати, вряд ли могут быть безболезненными.
Что выберет власть?
