Цивилизация
У каждой великой депрессии есть свой особый момент. Момент, когда материальные бедствия начинают конвертироваться в большие политические перемены. Нынешний мировой кризис исключением не будет.
Но сначала вспомним о том, как это происходило в прошлый раз, в Великую депрессию 1930-х. Ведь для нее этот особый момент настал примерно в середине 1932-го. Почти без натяжек можно сейчас отметить восьмидесятилетний юбилей. И первое, о чем стоит сказать, это что
генеральный политический поворот в большинстве стран начался, когда самое худшее в экономике оставалось уже позади.
Весной 1932-го в хозяйстве Германии стали заметны признаки восстановления. Но 1 июня того же года президент Гинденбург взамен непопулярного, но довольно успешного канцлера Брюнинга назначает мелкого интригана Папена, ставленника окружавших главу государства лоббистских кланов. Веймарская республика вступает в стадию агонии. Гитлер и нацистская партия идут к власти, подавая себя как широкое народное движение против бездарного архаичного истеблишмента и левой угрозы одновременно, «против красных и черных», «против «Рот Фронта» и реакции». В 1933-м новая тоталитарная власть уже пожинает плоды начавшегося хозяйственного роста.
В Японии правительство решительно остановило кризис экономики уже к началу 1932-го, пустив в ход весь арсенал мероприятий будущего кейнсианства. Приметы подъема были уже видны. Но в мае 1932-го отряды молодых офицеров атакуют правительственные учреждения и расстреливают премьера Инукаи в собственной его резиденции. «Мы за бедных, мы за священные национальные интересы, мы против бюрократов и полиции, стоящих на страже коррумпированного политико-промышленного комплекса», — говорится в воззвании бунтовщиков.
Мятеж подавили, но японский политический режим пережил необратимую трансформацию. Сравнительно мягкая система конкуренции нескольких верхушечных партийно-коммерческих кланов осталась в прошлом. У власти встали милитаризованные бюрократы нового образца, исповедующие внутри страны госконтроль над капитализмом, а снаружи — грандиозные завоевательные войны.
Великая депрессия повсюду подорвала доверие к старым верхушкам, оторвавшимся от народов своих стран, и открыла дорогу новым людям и новым идеям. Не везде эти люди были воинствующими авантюристами, а идеи — тоталитарными. Но соблазн все переменить и все начать сначала был почти непреодолим.
В США республиканская администрация Герберта Гувера была неудачлива и не очень адекватна. Но ведь и «Новый курс» Франклина Рузвельта, победителя президентских выборов 1932-го, тоже потом оказался подлинной коллекцией экономически неверных шагов. Из-за чего Соединенным Штатам пришлось ждать много лет, чтобы восстановился докризисный уровень производства. Фактически это произошло только тогда, когда началась Вторая мировая война.
Но администрацию Рузвельта любили, поскольку она была действительно новой (до этого Америкой 70 лет с небольшими перерывами правили республиканцы), демонстративно сочувствовала рядовому человеку и в меру своего понимания экономики старалась ему помочь. Это был не просто новый президент, но, по сути, и новый режим, не похожий на прежний.
Во Франции депрессия была вялотекущей, и политическая трансформация тоже затянулась. В 1932-м на парламентских выборах победили левые, но прежняя партийная олигархия Третьей республики еще продолжала править. В 1936-м успех левых был более сокрушителен, а сами они стали радикальнее. Раскол политических верхушек наконец произошел, власть обновилась, и возникло правительство «Народного фронта». Правда, альтернатива оказалась неработающей. Из-за несостоятельности левого режима Третья республика вошла в фазу распада и краха.
И только Великобритания с ее демократическим традиционализмом ответила на Великую депрессию не увольнением старых вождей, а поддержкой единения привычных руководящих кланов. Осенью 1931-го абсолютную победу на выборах там одержало «национальное правительство», составленное из консерваторов, части лейбористов и либералов. Такая модель власти более или менее устраивала массы и продержалась несколько лет, тем более что вожди «национального правительства», несмотря на разницу в политическом и идеологическом происхождении, дружно шли навстречу народным чаяниям и предрассудкам и непрерывно усиливали госконтроль над экономикой.
При всем разнообразии этих примеров видно, что глобальный кризис экономики почти везде привел не только к смене личного состава правящих верхушек, но и к смене режимов. При этом
политический счет приходилось оплачивать зачастую уже тогда, когда нижняя точка экономического спада была пройдена.
Судя по всему, и нынешний всемирный кризис не обойдется без своего «политического этапа». Первые четыре его года принесли удивительно мало изменений в глобальном устройстве. Вряд ли следующая четырехлетка будет такой же бедной на большие события.
Ясно, что Евросоюз или станет другим, или развалится. И Америка не сумеет существовать по-прежнему. Сверхдержава, постоянно живущая в долг, или затянет пояс, или перестанет быть сверхдержавой. Давно пора произойти крупным переменам в Китае, да и во многих других краях. А на большом Ближнем Востоке эти перемены уже больше года идут полным ходом.
И уж наверно шторм не обойдет нашу страну. Тот неопределенный режим, который, меняясь, но в основе оставаясь самим собой, существовал у нас двадцать лет, сейчас под большим вопросом.
Власти пытаются превратить его в авторитарный, каковым он до сих пор все-таки не был. Для него это была бы не эволюция, а революция. Со своей стороны, оппозиционеры всех оттенков тоже согласны друг с другом в том, что новый режим не должен стать лишь демократизированной версией старого. Именно поэтому манифест, принятый на митинге 12 июня, требует не правки действующей Конституции, а принятия какой-то новой. При любом повороте событий десятые годы имеют шанс оказаться принципиально другими, чем девяностые и нулевые.
И на всей планете тоже.
Правящие классы, допустившие кризис таких масштабов, не смогут, как будто ничего и не случилось, сохранять ситуацию под контролем.
Перемены будут теперь определяться уже не столько ими, сколько умом или глупостью народов.
