Цивилизация
Десять лет назад в пустыне Гоби я наблюдал за двумя монголами, резавшими барана. Сначала они обрили животному горло. Потом один из них нежно взял барана на руки и слегка приподнял, а другой вскрыл животному грудную клетку — резким движением, как если бы он нетерпеливо дернул застрявшую молнию. Затем залез в органическую тьму и зажал аорту. Баран слегка раздул ноздри, закинул голову, восторженно сощурился в сторону монголов, и испустил дух, не издав ни звука.
Так они делали еще во времена Чингисхана, подумал я, наблюдая за происходящим с расстояния двух метров. Внезапно ко мне обернулся тот, чей нож сейчас был в крови. Его желтые выпирающие вперед зубы сияли в лучах заката. Дубленая кожа его лица цвета красного дерева растянулась во все стороны. Он улыбнулся. «Молодцы», — сказал я. Он согласился. Да, молодцы. Мы говорили друг с другом по-русски.
Человек из пустыни Гоби ушел в пустыню лишь пару лет назад, а до этого учил язык Ленина в школе в Улан-Баторе. Так он сам и сказал: язык Ленина. Кочевник из архаической Монголии.
За последние двадцать лет мои познания в русском языке много раз неожиданно пригождались мне. Снимая в Пекине фильм о сооружении олимпийского стадиона, я подружился с художником Ай Вейвеем: мы часто ужинали с ним в закоптелой корчме на третьем кольце, служившей раньше местом сборища самиздатовцев. Чаще всего мы сидели у шаткого стола с круглой обугленной дыркой в середине, из которой торчала горелка для горшка хого. Если в съемочной группе слишком много говорили по-английски, Вейвей и я переходили на русский, чтобы нам никто не мешал. Он учил русский язык в пекинской киношколе вскоре после культурной революции: немного, но достаточно, чтобы иметь возможность изъясняться ради своего удовольствия.
Этот жест имел для нас особое значение: мы, говорящие по-русски, принадлежали к иному миру, нежели эти иностранцы вокруг нас.
Около четырех лет назад я встречался в лондонском Кенсингтоне с доверенным лицом короля Омана. Были планы построить в Маскате оперный театр, а меня — привлечь как советника. Встреча состоялась в каминной, что само по себе было довольно экзотично. Однако доверенное лицо короля еще и привел с собой министра строительства. Как выяснилось, этот человек учился в МГУ на инженера почти в то же время, что я изучал в Воронеже квантовую химию. Посмеиваясь, мы смотрели на огонь в камине и, как поленьями, перекидывались фразами по-русски, продолжая удивительный разговор об оперном театре у Индийского океана.
Еще не так давно почти на всех континентах люди, принадлежавшие к элите своих стран, разговаривали на русском языке. Десятки тысяч азиатов, латиноамериканцев, африканцев и европейцев с Востока и Запада учились на Ленинских горах или в Махачкале — штудировали юриспруденцию, дипломатию, «Анну Каренину» и атомную физику. Если проследить путь, пройденный выпускниками советских вузов сквозь постколониальный мир и мир после «холодной войны», то едва ли можно будет представить себе сеть более насыщенную и глобальную. Кем сейчас стали эти люди?
Я оказался не слишком прилежным квантовым химиком, но всегда поддерживал градус симпатии к русскому языку на определенном уровне и переводил Чехова и Гоголя для немецкого театра. Признаюсь, я уже не настолько хорошо им владею, но
мне кажется, что русские с удовольствием говорят на родном языком — почти так же, как французы наслаждаются померолем урожая 1982 года или индусы игрой в крикет. И даже если современный русский язык звучит непохоже на Пушкина или Мандельштама, я всегда слушаю с удовольствием.
Среди самых распространенных языков мира русский, по официальным данным, занимает сегодня восьмое место с 290 млн людей, которые говорят на нем как на родном. Разумеется, это меньше, чем двадцать или тридцать лет назад, когда все внутри мировой коммунистической системы изучали русский язык. Однако геополитическое сжатие — не единственная проблема. Возможно, потому что в России говорят почти исключительно по-русски. Хотя в язык и прорвались термины мирового бизнеса, такие как «офис», «контент», «таунхаус» или тот же «бизнес», тем не менее, на мой взгляд, среднестатистический менеджер не в состоянии говорить на приемлемом английском. Москва — самый большой город Европы, но общественная коммуникация в нем не знает никакого иного языка, кроме русского, и тот, кто не знает кириллического алфавита, выглядит беспомощным младенцем.
Процесс глобализации показал, что большие страны с культурно гомогенным населением, тем самым замкнутые на себе, с большим трудом осваивают английский, или «глобиш», международный английский. Что бы ни говорили об этой странной и упрощенной версии языка Шекспира и Франклина, на сегодняшний день это существенный инструмент коммуникации и диалога во всем мире. И во всемирном соревновании. Даже в самих англосаксонских кругах сегодня признается, что комбинация английского с другим родным языком — лучшая предпосылка для индивидуума или общества, чтобы соответствовать требованиям безграничного мира коммуникации. (Будет ли когда-нибудь английский язык вытеснен китайским?)
На мой взгляд, важнее понять, применит ли Россия двуязычную модель для ныне растущего поколения. Времена мировой системы, говорившей по-русски, канули в прошлое.
Но Россия, безусловно, должна заботиться о сохранении русского языка (и, может быть, даже постараться предотвратить нововведения типа «коттедж») и в будущем, надо надеяться, будет внутри себя общаться на безупречном русском.
Однако иностранному наблюдателю кажется, что этой стране есть что порассказать и людям «извне». В Москве и в глубинке не перевелись еще замечательные интеллектуалы, исследователи, художники и предприниматели. Наблюдаемый нами в настоящий момент социальный эксперимент по формированию новой демократии и преобразованию отношений между правительством и народом имеет значение для общественного развития всех стран от Западной Европы до Китая. Такие города, как Москва, обладают гигантским потенциалом для международного туризма и развития различных форм жизни метрополии, столь притягательных для мирового сообщества. Именно поэтому России надо научиться говорить на «глобиш». Представьте себе: «Govorit Moskva» — и весь мир слушает, затаив дыхание...
Автор — немецкий писатель, консультант по вопросам культуры, директор исследовательской темы «Городская культура» в институте «Стрелка».
