Цивилизация
Эйфория, владевшая общественностью в декабре — январе, похоже, улетучилась, так как стало ясно, что позиции режима вовсе не настолько шатки, как это казалось поначалу. Между тем, как и всякая эйфория, она имела под собой не столько рациональные основания, сколько страстное желание одним прыжком перемахнуть пропасть, разраставшуюся на протяжении доброго десятилетия (если не двух).
Победа Путина в первом туре президентских выборов показала, что резервы режима еще далеки от исчерпания. Да, выборы прошли с нарушениями, самое серьезное из которых — применение административного ресурса, что в соответствии с законодательством есть не что иное, как уголовное преступление. Но по-другому власть имущие в России никогда и не побеждали, и, чтобы отвадить их от этого, мало пары-тройки массовых митингов в центре столицы. Необходимо организовать мощную сеть сопротивления, проникающую в самые глухие медвежьи углы. А на это сил у протестующих не хватило. Кроме того,
по-настоящему массовыми протестные акции были только в Москве. Даже в Питере они собрали гораздо меньше людей, а уж в провинции численностью и составом напоминали дежурные оппозиционные митинги годичной давности — преимущественно краснознаменные, с редкими вкраплениями других политических сил и почти без участия «рассерженных горожан».
Вполне закономерно, что попытка с наскоку одолеть отлаженную машину, умело использующую властную монополию в качестве «усилителя» еще не растраченной путинской харизмы, закончилась совсем не блестяще.
Вместе с тем анализ итогов президентских выборов показывает, что положение протестующих отнюдь не безнадежно и в настроениях электората подспудно зреют тенденции, обещающие в будущем изменить расстановку политических сил до неузнаваемости.
Из результатов факторного анализа голосования следует, что структура электорального пространства по-прежнему, как и в декабре, определяется двумя основными размежеваниями. Первое — это противостояние режима («Единая Россия» и Владимир Путин) и всех прочих партий и кандидатов; второе — разница между сторонниками европейского (в декабре — «Яблоко» и «Правое дело», сейчас — Михаил Прохоров) и «самобытно-советского» путей развития страны (в декабре — КПРФ и ЛДПР, сейчас — Геннадий Зюганов).
Путин получил почти в полтора раза больше голосов, чем «Единая Россия», — стало быть, и деформирующий эффект административного давления на электоральное пространство был в этот раз более значительным. Если в декабре противостоянием власти и «невласти» обусловливалось около 60% всех территориальных различий в голосовании, то в марте — уже более 70%. Более того, это противостояние вытеснило размежевание между «западниками» и «почвенниками» за пределы значений, которые принято учитывать при факторном анализе. Однако в электоральных исследованиях излишний пуризм непродуктивен, поэтому сделаем поправку на российскую специфику и обратим внимание не на голые цифры, а на то, что за ними стоит.
Наиболее интересным следует считать очевидную поляризацию оппозиционного электората. В декабре «Яблоко» и «Правое дело» набрали слишком мало голосов, чтобы всерьез конкурировать с такими зубрами отечественной политики, как КПРФ и ЛДПР. Так что основную часть европейски ориентированных граждан в соответствии с рассчитанным экспертами фонда «Индем» индексом вклада в размежевание составили избиратели «Единой России» (хотя ее участие в этом противостоянии трудно признать значительным).
На президентских выборах существенная часть европейски ориентированных людей также проголосовала за кандидата от партии власти, однако в целом результаты, полученные Зюгановым и Прохоровым, вполне сопоставимы.
Не допустив к выборам Григория Явлинского, власть обеспечила своего рода эксперимент. В случае участия лидера «Яблока» в президентской кампании чистота этого эксперимента была бы смазана: Явлинский получил бы какую-то часть прохоровских голосов, какую-то часть путинских, и это дало бы кому-нибудь повод утверждать, что либерализм в России по-прежнему скорее мертв, чем жив и не способен снискать сочувствие сколько-нибудь значительной части электората без опоры на левопопулистский костыль — мантру о «грабительской приватизации».
Тот факт, что миллиардер и олигарх Прохоров, один из немногих, кто нагрел руки в ходе самого «несправедливого» этапа приватизации — на залоговых аукционах, — тем не менее заручился поддержкой довольно увесистого сегмента электората, говорит о том, что в России наконец сформировался слой людей, которых не мучают фантомные боли по «незаконно ампутированной» общенародной собственности.
Дело даже не в том, что никакой «общенародной собственности» в СССР никогда не существовало — была государственная собственность, и состояли в ней не столько станки и паровозы, сколько сами люди, без существенного ограничения свободы которых эта собственность просто не могла функционировать. Речь о том, что те, кто голосовал за Прохорова, делали это потому, что думали не о прошлом, а о будущем. Таким образом, электоральный успех одного из богатейших в стране бизнесменов оказывается свидетельством возрождения в российском политическом поле праволиберального фланга. Равно как и того, что в России есть либеральный спрос, а также дефицит либерального предложения: соответствующий электорат никуда не исчезал, но его совершенно не удовлетворял тот выбор, который предлагался на избирательном «рынке».
То, что Прохоров обогнал не только Сергея Миронова, но и Владимира Жириновского, говорит о том, что наметившееся на думских выборах противостояние «западников» и «почвенников» к президентской кампании плавно преобразовалось в противостояние правых либералов и сталинистов и обозначило тем самым поляризацию общественных настроений.
Поражение Миронова было, по сути, запрограммировано, но не самой партией, а обитателями кремлевских кабинетов. У «Справедливой России» имелись куда более подходящие фигуры для участия в выборах — например, Геннадий Гудков или Оксана Дмитриева.
Выдвини «эсеры» кого-нибудь из них — удалось бы собрать значительно больше тех 3,85% голосов, которые достались экс-спикеру Совета федерации. Однако это не устраивало Кремль.
Гудков, скорее всего, разыграл бы антирежимную карту, а следовательно, создал бы угрозу для победы Путина в первом туре. Дмитриева со своим четко выраженным социал-популизмом покусилась бы прежде всего на «поляну» Зюганова, но ее антиправительственная бескомпромиссность благоприятствовала консолидации вокруг ее кандидатуры всех антирежимных сил, включая представителей внесистемной оппозиции, многие из которых прямо об этом заявляли. Поэтому, вероятно, Кремль и выбрал Миронова, обязав его, по сути, «слить» собственную избирательную кампанию. Если так, то надо признать, что Миронов с этой задачей справился лучше некуда.
Более чем полуторапроцентное отставание Жириновского от Прохорова — еще более веское доказательство тезиса о поляризации общественных настроений. Лидер ЛДПР чувствует себя как рыба в воде как раз в моменты политического разброда и шатаний. Именно в таких условиях он может безоглядно разбрасываться противоречащими друг другу обещаниями и промышлять едва ли не по всему политическому полю. Как только в расстановке сил вырисовывается хоть какая-то ясность, его кормовые угодья резко сужаются.
По сути, он санитар электорального леса, подбирающий объедки за крупными хищниками: если эти хищники сильны и быстры, ему приходится довольствоваться малым; когда они стареют и слабеют, его добыча растет. В эту кампанию Жириновский уступил более молодому и сильному сопернику.
Чтобы понять, каким образом может развиваться структура политического пространства в ближайшей перспективе, обратимся к выявлению связей между электоральными размежеваниями и социально-демографическими характеристиками различных регионов страны. Такую возможность предоставляет метод пошаговой линейной регрессии.
Первое из упомянутых выше размежеваний — между властью и всеми остальными — наиболее сильно связано с таким показателем, как доля русских в населении региона: чем она выше, тем менее субъект федерации склонен голосовать за Путина. Так, в национальных республиках Северного Кавказа и Поволжья премьер получил от 70% до 99% голосов, в то время как в европейской части России — немногим более 50%.
Следующими по значимости показателями стали такие статистические характеристики, как «число персональных компьютеров на 100 домохозяйств», «число компьютеров с интернетом на 100 работников» и «площадь жилых помещений на одного жителя»: чем они выше, тем менее подвержены избиратели воздействию административного ресурса. И не удивительно: чем доступнее населению независимый источник информации — интернет — и чем меньше население зависит от начальства в решении пресловутого жилищного вопроса, тем хуже оно поддается влиянию официальной пропаганды и административному принуждению. А вот такой показатель, как «фактическое конечное потребление на душу населения», связан с голосованием за Путина сугубо положительно, то есть
наиболее бедные слои электората уже не столь охотно голосуют за власть; следовательно, есть некий минимальный предел жизненного уровня, ниже которого административный ресурс перестает действовать.
Все это обещает режиму мало приятного. Мировая конъюнктура цен на углеводороды вряд ли порадует Путина бурной положительной динамикой, а внутренние ресурсы для экономического роста можно изыскать, только сократив коррупционное давление на бизнес. Но способна ли на это система бюрократического управления, в основе которой лежит принцип «вседозволенность в обмен на лояльность»? Вопрос риторический. Значит, покупать поддержку избирателя станет не на что. А дальнейшее внедрение в частную жизнь россиян компьютеров и интернета будет неуклонно снижать мозгопромывочную эффективность федеральных телеканалов.
Для второго размежевания — между «европейцами» и «советскими традиционалистами» — наиболее важными показателями явились численность жителей населенного пункта, число персональных компьютеров на 100 домохозяйств, число малых предприятий на 10 тысяч человек и величина прожиточного минимума в конкретном субъекте федерации. Чем эти показатели выше, тем с большей готовностью избиратели голосуют за европейский путь развития страны. И, наоборот, такие характеристики, как доля живущих на пенсию и объем услуг связи на одного жителя, положительно связаны с голосованием за «советско-самобытный» сценарий. С первым показателем все ясно: от пожилого (или нетрудоспособного) человека, не имеющего другого дохода, кроме пенсии, трудно ожидать энтузиазма по отношению к призывам раскрепостить частную инициативу и предпринимательскую активность. А что касается объема услуг связи, то здесь, судя по всему, сказывается степень приобщенности к городской цивилизации. Ведь именно в провинции население больше пользуется услугами почты, телеграфа и междугородного телефона связи — в крупных городах эти каналы давно уже потеснены мобильной связью и интернетом.
И, судя по всему, именно «европейско-самобытное» размежевание станет генератором дальнейшей поляризации политических сил. Даже если просто экстраполировать наблюдаемые сегодня тенденции, то можно предположить, что, с одной стороны, рост числа компьютеров у населения и экспансия мобильной связи усилят позиции «европейцев», а с другой, увеличение доли пенсионеров, а также отсутствие успехов в развитии малого бизнеса и повышении прожиточного минимума сработают в пользу «советских традиционалистов».
В любом случае впереди нас, скорее всего, ожидают постепенное ослабление первого, властно-общественного размежевания и выход на авансцену второго — между «европейским» и «советско-самобытным» путями развития. И это в какой-то мере действительно будет своего рода возвращение в «лихие девяностые»: точно такой вид имела тогда структура электоральных размежеваний.
Выходит, правы те, кто в ходе президентской кампании запугивал население соответствующими страшилками? С чьей-то точки зрения, возможно, да. Но, с другой стороны, именно к этому ведут действия (и бездействие) самой нынешней власти. Консервируя свою политическую монополию, она перекрывает пути прочих вариантов развития событий.
Впрочем, ход истории всегда тернист. Но ему нет альтернативы — точнее, есть, но такая, которая вряд ли понравится хоть кому-нибудь.
Автор — руководитель отдела политологии фонда «Индем».
