Цивилизация
«Еще одна нефтяная клептократия вроде нигерийской», — столь нелестно оценил путинскую Россию в недавней статье известный британский историк Найэлл Фергюсон. При этом речь идет не о каком-то завзятом русофобе, а о человеке, в России неоднократно бывавшем и признававшемся в добрых чувствах к русским и русской культуре. Историк Фергюсон — частное лицо и может позволить себе сказать публично то, на что политики и официальные лица отваживаются разве что в беседах с журналистами «не под запись». Именно в такой беседе
один высокопоставленный чиновник из внешнеполитического ведомства Евросоюза недавно заметил, что президентство Дмитрия Медведева повредило международной репутации России сильнее, чем предшествующие 8 лет пребывания в Кремле Владимира Путина.
Причиной определенных иллюзий, возникших было на Западе относительно постепенной демократизации политической жизни в России, явился не только безобидно-симпатичный облик третьего президента России. Респект вызвал и сам уход Путина с высшего поста, обставленный как акт подчеркнутого почтения к духу и букве Конституции, не предусматривающей более двух президентских сроков подряд. Но уже к середине президентства Медведева в публикациях иностранных СМИ и аналитических записках дипломатов стало все больше скептицизма. Пожалуй, наиболее хлестко суть существующей в России с 2008 года системы определил один американский эксперт: «Это не тандем, а просто велосипед с детским сиденьем впереди». Испытанное разочарование было и остается довольно сильным, что, несомненно, скажется на отношениях Москвы и Запада в случае, если Владимир Путин вновь въедет в Кремль.
Его возможное возвращение после выборов 4 марта, собственно, не воспринимается за пределами России как возвращение — скорее, просто как формализация реального положения дел. Четыре года существования в России «ложного тандема» вобрали в себя множество важнейших мировых событий, от двух волн экономического кризиса до падения нескольких арабских диктатур. Однако
действия Москвы на международной арене в этот период не позволяют внешним наблюдателям рассчитывать на то, что Путин-2012 окажется в отношениях с остальным миром каким-то качественно иным, решительно не похожим на Путина-2007, когда, стоя на вершине власти, второй президент России громыхнул на весь мир воинственной «мюнхенской речью».
Но за прошедшие годы ситуация в России и мире изменилась настолько, что, даже оставшись верным прежним методам ведения дипломатической игры, новый старый президент должен будет применять их в совершенно иных условиях.
Путин как политик неизменен в одном: он убежденный инструменталист. Его видение политики ближе XIX веку, нежели современности или даже веку ХХ, когда массы, их выбор, их настроения стали важнейшим политическим фактором. Для Путина, который получил высшую власть фактически по наследству и не провел до сих пор ни одной политической кампании, которую можно было бы назвать полноценной по части конкурентности и демократичности, политика, похоже, остается уделом правителей и групп элиты, на которые они опираются. Это чуть осовремененный вариант «божественного права королей»: судьба сложилась так, что именно эти люди «пасут народы», роль же последних напоминает хор в античной трагедии, активно комментирующий деяния героев, но не способный вмешаться в ход событий. Применительно к внешней политике инструменталистский подход означает акцент на борьбе держав за сферы влияния и склонность видеть в любом массовом движении прежде всего инструмент, орудие в руках закулисных интриганов или внешних сил. (Отсюда idée fixe российской официальной пропаганды о «деньгах госдепа» как движущей силе нынешних массовых протестов в самой России.)
Позиция Москвы по отношению к «арабской весне» — прямое следствие такого подхода. Критики зря упрекают российскую дипломатию в непоследовательности: мол, к мерам против ливийского режима Каддафи Москва присоединилась, санкционировав операцию НАТО по поддержке тамошних повстанцев, а вот в отношении Сирии, где ситуация достаточно схожа с ливийской, заняла противоположную позицию. На самом деле то и другое — плоды путинского инструментализма. В Ливии Москва рассчитывала поучаствовать в том, что, как она считала, является переделом сфер политического и экономического влияния в Северной Африке. Этого не получилось — в частности, и потому, что характер ливийского кризиса был сложнее и неоднозначнее его российских толкований. Но в Москве этого не поняли. Поэтому, когда обострилась ситуация в Сирии, Россия решила отстаивать до последнего те «бастионы», которые есть у нее в этой стране, даже ценой безоговорочной поддержки шатающегося режима Асада и острой дипломатической конфронтации с Западом. Такие шаги вписываются в логику «большой игры» XIX века, когда царская Россия и Британская империя противостояли друг другу на Ближнем и Среднем Востоке. Но загвоздка в том, что
нынешние арабские страны, как и мир в целом, уже давно не только поле для геополитических игр. Там появилось множество самостоятельных местных факторов, действие которых то и дело ставит в тупик внешних игроков.
В этих условиях инструменталистский взгляд на политику становится слабым местом российского лидера. Он исключает какую-либо ценностную мотивацию действий партнеров, делая акцент исключительно на их экономических и геополитических интересах. Хотя в некоторых случаях очевидно, что, руководствуйся Запад только логикой Realpolitik, ему следовало бы поддержать не арабских революционеров, а привычных и удобных союзников вроде Хосни Мубарака. Но дело в том, что в современной западной, прежде всего американской политике идеалы и интересы переплетены очень тесно и одни нередко противоречат другим. Москва же, видя лишь прагматичную сторону политики, перестает говорить с партнерами на одном языке, загоняя себя в совсем не обязательную изоляцию. Ведь стремление России «костьми лечь» ради того же Башара Асада — далеко не единственный (и не самый дальновидный) способ защиты российских интересов в Сирии.
Между тем позиция для диалога с «заграницей» у Владимира Путина в случае его возврата на президентский пост будет куда более уязвимой, чем 4 года назад. Тогда, в 2007—2008 годах, Россия выглядела динамично, хоть и не без проблем, развивающейся страной, объединенной вокруг авторитарного, но, безусловно, популярного среди сограждан лидера.
Путинская риторика и умеренно агрессивная политика тех лет настолько напугали некоторых западных аналитиков, что один из них, британец Эдвард Лукас, даже выпустил книгу под названием «Новая холодная война». Последующие годы, однако, показали, что для имперского ренессанса у России и ее правителей нет ни потенциала, ни стратегии, ни идей.
Масштаб же внутрироссийского недовольства правлением Владимира Путина и перспективой его возвращения на кремлевский «престол» стал окончательно ясен этой зимой. В результате, как отметил процитированный выше европейский чиновник, если пять лет назад к Путину на Западе относились с уважительной опаской, а в его режиме видели модернизированное продолжение царского и советского авторитаризма, то сегодня российский лидер представляется не слишком удачливым полудиктатором, политическая звезда которого прошла свой зенит, а созданная им система не более чем та самая, по выражению Найэлла Фергюсона, «нефтяная клептократия».
Парадоксальным образом это может принести Владимиру Путину некоторые внешнеполитические козыри. Энтузиазм по поводу перемен, которых требуют сердца — арабские, русские или чьи-то еще, в мировых столицах в последнее время несколько поугас. «Арабская весна» показала, что на волне массовых протестов к власти приходят силы, вести диалог с которыми зарубежным партнерам, прежде всего западным, мягко говоря, сложнее, чем со свергнутыми диктаторами. Именно здесь находится болевая точка, в которой идеалы и интересы Запада противоречат друг другу. Российское протестное движение пользуется там симпатиями, но вызывает и немало вопросов. Среди них и такой:
не будет ли сохранение у власти малоприятного, но хорошо знакомого и относительно предсказуемого Путина, к тому же политически ослабленного событиями последних месяцев, более выгодным по сравнению с приходом к власти его противников, не имеющих ясной политической программы и объединенных одним лишь неприятием «национального лидера»?
Есть и экономические интересы, заставляющие иностранных инвесторов видеть в Путине меньшее зло. В недавней статье, посвященной российским выборам, Wall Street Journal отмечает, что гипотетический второй тур между Путиным и Зюгановым «напугал» бы рынки куда больше, чем уверенная победа нынешнего премьера уже в первом туре. С другой стороны, если российская власть 4 марта решит сыграть не по правилам, вряд ли она сможет рассчитывать на молчаливое одобрение и понимание кого-либо в мире, кроме стран, с которыми у Москвы нынче и так отменное взаимопонимание. Для того чтобы понять, кто это, достаточно ознакомиться со списком тех, кто вместе с Россией голосовал в Генассамблее ООН против резолюции, осуждающей сирийский режим. Это Белоруссия, Боливия, Венесуэла, Зимбабве, Иран, Китай, Куба, Никарагуа, Северная Корея, Сирия и Эквадор.
