Цивилизация
Пояс Пресвятой Богородицы из Ватопедского монастыря на Афоне завершает свое путешествие по городам России. По оценкам РПЦ, ему поклонились около 3 миллионов человек. Но настоящий триумф ожидал святыню в Москве. Очереди к ней в храме Христа Спасителя растянулись на километры, тормозя дорожное движение. Сама природа явления станет понятней позднее (недаром один из пионеров психологии религии Уильям Джеймс призывал судить о религиозном опыте по его плодам), но не менее интересна и реакция на него.
Перебранки между верующими и неверующими захлестнули интернет. Интенсивность их столь велика, что вряд ли вызвана лишь транспортными проблемами.
«Только очень отсталые люди в наше время верят, что могут решить свои проблемы, прикоснувшись к сундучку со старым пояском, — возмущаются по одну сторону виртуальной баррикады, — да и поясков таких по миру не счесть». «У этих людей не осталось ничего святого, — обижаются по другую. – Сами ни во что не верят и другим не дают».
Афонский пояс Богородицы действительно не один. Есть и другие. Это связано с тем, что христианские реликвии в силу своей огромной ценности в средние века делились на части, а то и вовсе подменялись. Суровые протестанты отказались от их почитания, объявив его идолопоклонством. Но у православных и католиков оно сохранилось.
Есть свой пояс Богородицы — sacro cingolo – и у итальянских католиков. Он хранится в соборе небольшого города Прато неподалеку от Флоренции, куда попал с Ближнего Востока в XII веке. Здесь не место разбираться, чья святыня аутентичней, речь о другом. На Рождество Богородицы пояс выносят для почитания на соборную кафедру работы Донателло, которая украшает угол фасада как скульптура – нос корабля. По площади проходит шествие — добропорядочные горожане чинно вышагивают, облачившись в одежды под старину, молодежь носится с раскрашенными физиономиями, гудят трубы, грохочут барабаны. Заканчивается все шумным фейерверком. Никаких распрей при этом между верующими и неверующими не наблюдается. Напротив, толпы людей, принимающих участие в празднике, сплочены общим весельем. Одним пояс Богородицы внушает надежду на чудо, для других он — символ города, который принес ему в свое время солидное благосостояние. Помолиться святыне стекались толпы пилигримов и несли свои кровные в городскую казну. Сейчас стекаются толпы туристов, и это тоже городу не вредит. Ну а уж верующие или неверующие, пусть сами решают, это их дело.
Почему у нас присутствие святыни поляризует общество, а у них сплачивает? На мой взгляд, это происходит потому, что
в католической Европе почитание святыни органично входит в культурную традицию, которая беспрерывно длится не одно столетие. Секуляризация секуляризацией, но культура культурой. Веришь ты в Бога или не веришь, но христианское наследие, воплощенное в храмах и святынях, вызывает у тебя если не религиозное, то эстетическое чувство. И, как правило, не вызывает отторжения.
Никто не отрицает, идейное противостояние между верующими и секуляристами очень велико, споры между ними достигают большого накала. Но касаются они защиты свободы — верить для одних и обходиться без веры для других. Из таких споров и рождаются правила общежития, удобные для обоих. Но эти споры вовсе не значат, что итальянский атеист будет ругаться по поводу Туринской плащаницы, выставленной на всеобщее обозрение. Напротив, посетует, что это случается слишком редко. Да еще пожертвует деньги в фонд сохранения святыни. Во имя прославления великой итальянской культуры.
У нас все по-другому. Великая русская культура была сметена революционным ураганом. Революции случались и в других странах, но нигде их последствия не были столь удручающими. Две трети столетия страна ставила над собой стоивший ей миллионы жизней бесчеловечный эксперимент, от которого она не оправилась по сей день. Что по сравнению с этим 12 лет нацистского рейха? Российская культурная традиция оказалась разорвана. В пространстве разрыва живут бок о бок те, кто завороженно смотрит в будущее, и те, кто мечтает любым путем вернуться в идеальное прошлое. Неудивительно, что они не только не понимают, но и глубоко презирают друг друга. Нигде этот антагонизм не проявляется сильнее, чем в религиозной сфере. Современная светская публика не воспринимает религию как органическую часть культурного наследия, для нее верующий — это ретроград, который пытается утянуть страну в болото прошлого. Верующие, напротив, глядят на культуру сквозь призму православия. И все, что остается за пределами такого взгляда, кажется им опасным заблуждением.
Первые смотрят на очередь к ХХС как на сборище опасных недоумков, а вторые призывают небесные кары на головы заблудших соотечественников.
Как выбраться из этой ситуации, не знает никто. Она действительно уникальна, и рецептов, как сшить разодранную в клочья культурную ткань, пока не придумали. Поэтому вместо европейских споров о правилах совместного проживания, которые рано или поздно приводят к позитивным результатам, у нас ведутся совсем другие. Они-то и господствуют в интернете, этом новейшем барометре общественных настроений. «Испугались вшивые интеллигенты, что нас так много? Не ожидали, что мы соберемся вокруг нашей святыни и покажем такую мощь русского народа, что мало не покажется?» Возникает впечатление, что речь идет не о поясе Богородицы, а о тотемном символе, вдохновляющим племя на кровавые победы. А в ответ несется: «Отвяжитесь от нас, невежи. Не желаем иметь дела с заложниками средневековья». Однако «заложники» на удивление неплохо освоились в современном виртуальном пространстве.
Далекий от церкви европеец, распевающий вокруг елочки христианские песнопения вместе с верующими соседями, — это вовсе не рождественское чудо, а обычное явление. Сам отец «нового атеизма» Ричард Докинс как-то признался в любви к англиканским хоралам. Итальянский социалист выступает против навязывания религиозных взглядов школьникам, итальянский католик полагает, что такого навязывания нет. Но при этом и тот и другой выступают за сохранение распятия в классе, потому что какая же итальянская культура без распятия?
Непрерывность культуры позволяет людям с разным мировоззрением не то чтобы прийти к согласию (вряд ли это возможно в наше время), но согласиться быть несогласными.
У нас это, увы, невозможно. И это, пожалуй, самое страшное, что оставила нам в наследство советская власть.
