Цивилизация
Никто из абхазских кандидатов никого не перехитрил – ни друг друга, ни избирателя, ни судьбу. Развязка случилась без особой интриги и примерно так, как все и ожидали. Вице-президент Александр Анкваб ожидаемо отсек приставку «вице-». Вечный оппонент власти Рауль Хаджимба столь же ожидаемо подтвердил, что 2004-й год, когда казалось, что у него есть шансы, окончательно ушел в историю. А Сергей Шамба, кажется, участвовал в этих выборах, просто вознамерившись показать, какими пресными они получились бы без него. Хоть по окончании процедуры он и выглядел искренне расстроенным.
Все экстравагантности и скандалы, которыми запомнится эта кампания, исходили от него или ему приписывались. Самым запомнившимся был сюжет с Тенгизом Китовани, который рассказал о заслугах Александра Анкваба перед Грузией в 1992–1993-х годах во время войны с Абхазией. Потом люди Шамбы будут сетовать: доверились московским политтехнологам, которые ничего не понимают в устройстве абхазской души… Но вся штука в том, что, как выяснилось, согласившись на это начинание, абхазские сподвижники Шамбы показали, что и сами не очень понимают, как эта абхазская душа ныне устроена и чего на самом деле ныне взыскует.
Шамба, человек власти с куда более значительным, чем у Анкваба, стажем для дистанцирования от этой власти, вел кампанию с максимально агрессивной ее критикой, и военно-историческая составляющая была лишь самой запоминающейся ее частью. С другого фланга наступал на Анкваба Рауль Хаджимба, чья критика была частью незамысловатой двухходовки, в режиме которой абхазская оппозиция работала с Багапшем все последние годы. Москва настаивала, скажем, на том, что разделенное границей село Аибга в 30 семей принадлежит ей, точно так же должны принадлежать ей еще 160 близлежащих гектаров. А оппозиция тут же призывала абхазскую общественность полюбоваться, как президент разбазаривает исконные земли.
И то, что происходило с той же Аибгой, что происходит с недвижимостью, которую Абхазия пытается не отдать Москве, со всем набором проблем, который Москва так склонна принять за черную абхазскую неблагодарность и который так соблазнительно принять за системный кризис отношений Москвы и Сухуми, на самом деле – часть куда более глубокого кризиса самой Абхазии.
Три года назад, тоже в августе, в атмосфере эйфории только самые проницательные заметили, что с праздником российского признания один проект закончен, а тем, что уже пора срочно формулировать следующий и совершенно другой, никто не озабочен.
Когда в 2004 году после выборов в Абхазии едва не началось вооруженное противостояние, дело было не лично в Рауле Хаджимбе и Сергее Багапше. Просто проект эпохи Ардзинбы был реализован и исчерпан. Абхазия выстояла в войне – и в данном случае не так важно, как именно и с чьей помощью она выстояла. Важно, что этот процесс пришел к некоему логическому завершению. В рамках этого завершения Абхазия осознала, что война давно закончилась, поводов ненавидеть врага с прежней страстью нет, а раз так, то нет больше и особого смысла в гарнизонном стиле жизни, который постепенно все больше напоминал военную диктатуру.
На диктатуру абхазы не согласились, и в этом был смысл победы Багапша. Это и казалось его домашним заданием: в результате его демократических построений оздоровление во всех сферах, включая экономическую, станет настолько очевидным, что Абхазию уже не стыдно будет показать миру. Было бы некоторым упрощением сказать, что Багапш с этим не справился. Даже самые последовательные его критики не уверены, что в Абхазии мог найтись тот, кто справился бы намного лучше. Возможно, Багапш довольно быстро осознал, что пространство маневра ограничено настолько, что компромиссы остается искать только ради компромиссов. Со всеми — и внутри, и снаружи, и с оппозицией, и с теми, кто считался его командой. О шаге вперед речи уже не было, а то, что удалось не сделать ни в чем шага назад, приходилось считать своей заслугой и вкладом в стабильность. Он по большому счету никому ни в чем не уступил, как, впрочем, ни в чем и не продвинулся. Может быть, в таком ключе можно было спокойно дотягивать до конца своего срока, и первого, и второго, потом передавать дела тому же Шамбе, а там уже будь что будет, но тут грянул 2008-й и признание.
Как говорят абхазские политологи, в праздничной атмосфере как-то никто не заметил, что признание – это вызов. К которому, как они признают, страна была готова не больше, чем спустя три года кандидаты на роль преемника Багапша – к выборам.
Директор центра стратегических исследований Олег Домения называет это кризисом идентичности.
Страна много лет жила, полагая главной своей целью признание. А когда это признание вдруг случилось (пусть даже в такой неубедительной форме), оказалось, что дальше никто не заглядывает. И что именно потому, что старое самоосознание больше не актуально, а нового нет, так трудно разговаривать с Москвой, так непонятно, чего ждать от Запада.
И власть вместе с народом вынуждена искать самые простые ответы, которые даются только для того, чтобы хоть как-то уйти от вопроса.
А географические особенности признания таят в себе еще одно противоречие. Отец Дорофей Дбар, настоятель Новоафонского монастыря, формально отстраненный РПЦ за приверженность идее автокефалии Абхазской церкви, объясняет свою позицию с улыбкой. Один из дьяконов патриархии, которую Дбар весело называет «околомосковской», прямо так ему и сказал: вы должны понять, что ваш Новоафонский монастырь – это олимпийский объект. И как Дбар не скрывает, что воспринимает это как некую аллегорию отношений с Москвой вообще, так некоторые абхазские эксперты видят в Дбаре прототип нарождающейся абхазской элиты с совершенно четкими политическими установками.
Но, признает Домения, этот процесс будет развиваться объективно, даже если Москва научится сдерживать свои олимпийские порывы – просто в силу асимметричности отношений, реального опыта которых нет ни у Москвы, ни у Сухуми. Значит, если даже это не примет форму нарастающего раздражения, новая абхазская элита будет обречена на поиски нужной дистанции от Москвы. Но эти поиски, как восточноевропейское бегство 80–90-х от СССР, просто по определению не могут не иметь демократического привкуса. Во всяком случае, если это станет проектом, к нему присоединятся те, кто сегодня сожалеет о близорукости Запада без ноток свирепого антиглобализма, а с пониманием того, как опасно для нравственного здоровья нации из всех границ открытой иметь только ту, которая на реке Псоу.
Но никаких признаков того, что Запад готов откликнуться на этот абхазский SOS, не видно. И очень характерны ответы кандидатов, которые вообще на все вопросы отвечали почти одинаково: Запад не обращает на нас внимания – что ж, значит, проблемы западного признания у нас нет. А раз так, то и нечего искать в себе силы изображать приличия: во внутренние районы Абхазии грузинских беженцев Абхазия не допустит. Пусть, дескать, забудут. Сами виноваты.
И уже готова при случае вздыбиться новая волна антигрузинства, которое в данном случае неотделимо от антизападничества. Притом что к реальному антизападничеству это никакого отношения не имеет, да и к Грузии никаких чувств в Абхазии не питают.
Нет в актуальной абхазской действительности такой страны. Это все то же, еще один новый способ не отвечать на вопрос, который поставлен и на который, как кажется, можно не отвечать. И на который завтра не отвечать уже будет совсем непозволительно.
И потому Анкваб оказался просто-таки обречен на победу. Он власть. Он явил цельный образ человека, который наведет порядок. А если и наведет, то это тоже не так важно. Важно, что его можно счесть провозвестником той самой третьей Абхазии, искомого проекта, даже черновика которого в реальности нет ни у Анкваба, ни у кого другого. И об этом тоже все догадываются. Просто снова появилась возможность не искать ответ.
