Цивилизация
О том, что двигало людьми, пришедшими к Белому дому, о перспективах повторения событий 1991 года, о политических ошибках 90-х и цене перемен в интервью «Газете.Ru — Комментарии» рассказал лидер союза защитников Белого дома «Живое кольцо», доцент факультета прикладной политологии ГУ ВШЭ Константин Труевцев.
— Возможен ли в сегодняшней России такой гражданский подъем, который случился в августе 1991 года?
— Я думаю, нет. И здесь дело не только во власти, но и в обществе: сегодня люди достаточно пассивны. Может быть, Путин был прав, когда сказал, что Россия исчерпала лимит революций. И это, наверное, во многом объясняется национальной психологией. Тем более что значительная часть общества испытала большое разочарование. Вначале было увлечение Горбачевым, потому что после эры геронтократии пришел молодой энергичный лидер. Потом появился Ельцин, настоящий харизматик, который пользовался колоссальной популярностью…
--Можно ли сказать, что именно готовность поддержать Ельцина привела людей на защиту Белого дома?
— Мотивы у пришедших были, конечно, разные. Но и у меня, и у большинства защитников Белого дома это был не личностный, а политический выбор.
В первую ночь там было всего 2–4 тысячи человек. Если бы мы все взялись за руки, то не смогли бы объять Белый дом по периметру. Но это был костяк, политически сознательные, а не просто очарованные вождями люди.
После того как 22 августа прошел праздник на баррикадах и люди стали расходиться, выяснилось, что все разделились, как журналисты определили, на «демократов» и «патриотов». То есть публика была разнородная, хотя казалось, что это единая воля.
Но идеалы у всех были антикоммунистические — это и объединяло. То есть люди выступали в большей мере не «за», а «против», как и бывает во всякой революции.
На мой взгляд, одна из ошибок либералов у власти (и в том числе Ельцина), что они боялись слова «революция», как черт ладана. А если бы они для самих себя назвали произошедшее именно так, многие вещи встали бы на свои места. Потому что революция – это и разруха, и катастрофа. Так всегда было – и в 1917-м, и в 1991-м. Эти революции до того близнецы, что даже двоевластие было в обоих случаях и из него можно было выйти только узурпаторским путем.
— Как вам кажется, люди, которые проявили гражданскую активность тогда, вышли бы на защиту сегодняшнего Белого дома?
— Сегодня массовые движения возникают совершенно по другим поводам. Вспомните Манежную площадь в декабре. Там собралось от 5 до 10 тысяч человек – это численность большевистской партии в 1917 году. Такая сплоченная группа людей способна в критические моменты изменить ход истории.
Защитников Белого дома было ограниченное количество – около 40 тысяч в решающий момент. Правда, не стоит забывать о том, что была готовность к всеобщей стачке горняков и транспортников. Поэтому нельзя недооценивать ту мощь, на которую опиралось движение, защитившее Ельцина и российскую власть.
Сейчас этого нет. Выражение поддержки власти премьера и президента есть, но эти рейтинги не воспринимаются по-настоящему, всерьез. В 1991 году было совершенно иное ощущение реальной поддержки.
Вряд ли что-то может случиться с нынешними обитателями Белого дома, но если бы попытка переворота исходила из среды русских националистов, то народ, скорее всего, встал бы на их сторону.
— Насколько Россия сегодняшняя похожа на ту свободную Россию, которую вы защищали, которой добивались?
— Ответ все-таки неоднозначный.
Как бы то ни было, назад-то мы не вернулись. Уровень свободы выше, чем при Советах. А вот что касается свободы выбора – она хоть еще и существует, но уже приближается к советскому уровню.
— Что пошло не так?
— С самого начала очень многое. Новая власть тоже боялась улицы и народа. Разрыв между «элитой» и «народом» начал чувствоваться еще до событий 1991 года и во время них. Премьер-министр Иван Силаев ходил по баррикадам и обещал написать справки и дать премиальные участникам обороны Белого дома. Егор Гайдар употреблял понятие «демшиза» в отношении «Демократической России».
Происходило спонтанное движение снизу, и оно было достаточно сильным: «Демроссия» возникла из клубов избирателей, «Живое кольцо» создалось буквально на улице. Но у этих организаций хватало ресурсов только для каких-то реальных прикладных задач (например, ОКДОР – Общественный комитет демократических организаций России – помог выиграть референдум 1993 года), но взять власть сил не было.
Бюрократическая элита использовала их в ряде избирательных кампаний, в то же время испытывая к ним страх и неприязнь и делая все, чтобы они исчезли с политической арены. В статье Гавриила Попова того периода было циничное, но отражающее положение вещей высказывание: «Для того чтобы победить, демократы должны заключить договор с бюрократами». У демократов не было административного ресурса, а у бюрократов он был. Гражданского общества, сети общественных организаций, не было. Как только советская власть была разрушена (в ночь с 3 на 4 октября 1993 года была ликвидирована вся советская система по всей территории Российской Федерации),
свободу одновременно получили и граждане, и бюрократия. И оказалось, что свобода граждан и свобода бюрократии – вещи несовместимые.
Потому что при советской власти деятельность бюрократии все-таки была ограничена. А тут бюрократия получила абсолютную власть и никаких противовесов.
Попытки сверху, административным путем, создать партийную систему, которые шли все 90-е, закончились в 1999 году схваткой между двумя бюрократическими группировками — кремлевской (блок «Единство») и региональной («Отечество – вся Россия»).
— Можно ли говорить об утраченных иллюзиях?
— Конечно. Мы себе представляли, что все-таки будет возможность политического участия граждан в жизни страны и, прежде всего, в избирательном процессе. Как оно и было в 1990 году и после – вплоть до 1999-го. Остатки этого сохранялись даже в 2003-м.
Если говорить об организационных причинах этой деградации, на первое место я поставил бы закон о партиях. Печальную роль сыграли именно его жесткие ограничения. И вину за его принятие несут все, включая либеральные «Яблоко» и СПС.
Повышение проходного барьера в Думу и законы об общественных организациях усугубили ситуацию.
— Есть мнение, что после 1999 года произошла фактически контрреволюция.
— Я бы не стал так говорить: это все же преувеличение. Да, произошла определенная реабилитация тех, кто был «по другую сторону баррикад», и даже ГКЧП. Но ведь они не у власти. И даже к Путину отношение у меня неоднозначное. Есть вещи, на которые он не готов. То, что произошло даже не после 1999 года, а позже, между 2001 и 2004 годами, от создания «Единой России» до Беслана, – это, конечно, формирование авторитарной системы власти. С региональной бюрократией нужно было бороться: мне очевидно, что они разваливали страну. Но в итоге исполнительная власть оказалась совершенно бесконтрольной со стороны общества, что, кстати, и провоцирует чудовищную коррупцию.
И все же у меня остается иллюзия (можно даже сказать — надежда) на появление общественного контроля. Я думаю, что постепенно мы к этому придем. Это длительный процесс, и если удастся сохранить те реформаторские тенденции, которые наметились в последний год – снижение избирательного порога, поиск формулы избрания региональной власти, поиск способа избрания СФ, – то все может получиться. Я воспринимаю это как шанс на перемены, причем единственный шанс. А если нет – будет плохо, но речь не о взрыве, а о загнивании.
— Как вы относитесь к критике «лихих 90-х»?
— Она мне кажется циничной и некрасивой, особенно когда исходит от людей, участвовавших в политическом процессе того времени. Они выросли, поднялись именно тогда.
Если вы осуждаете 90-е – откажитесь от кресел, которые занимаете сегодня. Потому что получили их именно благодаря «лихим 90-м».
— Есть ли у вас ностальгия по СССР?
— В связи с чем? С большими очередями в магазине «Ашан»? Хамским поведением продавцов? Я согласен с тем, что это была единая великая страна и хорошо было бы, если бы она не развалилась. Но я считаю, что всегда и за все приходится платить и это та цена, которую мы заплатили за перемены. Она может показаться чрезмерной только в том случае, если эти перемены не привели к желаемому. С учетом другого уровня свободы, это было не напрасно.
Беседовала Светлана Ярошевская
