Цивилизация
«Программа десталинизации» (официальное название — проект «Об увековечении памяти жертв тоталитарного режима и о национальном примирении»), подготовленная советом по правам человека при президенте России, вызвала, как нередко бывает с документами, касающимися болезненных вопросов истории, резкую полемику между сторонниками и противниками советского строя и его исторического наследия. Между тем концепция «десталинизаторов» и отчаянные крики их противников (наиболее громкий — «У нас хотят украсть Великую Победу!») в каком-то смысле одного поля ягоды.
Это плоды такого подхода к истории, который можно назвать сказочным. Его сторонники стремятся превратить историю из основанного на фактах повествования, в большинстве своем грустного и неоднозначного, хотя и поучительного, в своего рода волшебную сказку, в которой безупречное Добро борется с абсолютным Злом и, естественно, побеждает.
Просто знаки разные идеологические лагеря расставляют по-разному: те, кто для одних — светлые эльфы, для других — гнусные орки.
К примеру, в «программе десталинизации» речь идет о «тоталитарном режиме СССР». Но ведь историки и политологи (в том числе столь далекие от симпатий к Советам, как, например, Збигнев Бжезинский) давно уже обратили внимание на неоднородность такого явления, как советский режим. Действительно, СССР 1920-х, он же во времена пред- и послевоенного «развитого» сталинизма и, наконец, Советский Союз 1960—1980-х, периода своего видимого расцвета, быстро перешедшего в закат и упадок, — это по многим параметрам (в том числе по масштабам и направленности репрессий) три разных режима, хоть и связанных между собой несомненной исторической преемственностью.
При этом ностальгические чувства значительной части населения России и других бывших советских республик направлены в основном на поздний, более «человечный» период существования СССР, тем более что людей, непосредственно помнящих предыдущую, сталинскую эпоху, уже немного и становится все меньше. Современная советофилия — явление, куда сильнее связанное с сегодняшним днем, нежели с историей. Ленин и Сталин в массовом сознании просоветски настроенных людей зачастую служат скорее символами «добрых старых времен», нежели олицетворением конкретных и вполне неприглядных политических деяний двух первых советских диктаторов.
Ну не делать же, в самом деле, ностальгическим символом Брежнева! Смешно, право слово, хотя нетрудно заметить, что насмешек над «бровеносцем в потемках» в последние годы явно поубавилось.
Причины относительной популярности советского строя и его лидеров не только и даже не столько в тоске по утраченному имперскому величию. Скорее, их стоит искать в том, что постсоветское российское государство ассоциируется в глазах своих граждан с чем угодно, только не с социальной справедливостью и осмысленностью общественного бытия, с «большими проектами», придающими этому бытию цельность. А вот советский режим располагал тем и другим, и многим сегодня уже не важно, что советские социальные стандарты были весьма убоги, а такие «большие проекты», как, например, коллективизация, оказались в буквальном смысле слова убийственны для миллионов людей. Вспоминают-то все больше о другом, о приятном, о бесспорном — о победе над Гитлером, программе освоения космоса или «социальных лифтах», ездивших в СССР до поры до времени действительно довольно быстро.
К тому же обществу «помогают» вспоминать. Советофильское лобби в российской исторической науке и ряде государственных (де-юре или де-факто) СМИ совсем не выглядит маленьким и слабым. Существует «Комиссия по борьбе с фальсификацией истории», выходят монографии и сборники, оценивающие события ХХ века с откровенно сталинистских или слегка задрапированных «под объективность» позиций, а вторая по величине фракция в Госдуме выступает с заявлениями по историческим вопросам (например, о Катыни), которым аплодировало бы Политбюро ЦК КПСС 30-летней давности. Это «сказочники» другого рода, полагающие, что историческое сознание общества должно быть подчинено ностальгическому мифу, а образ советского режима следует отретушировать так, чтобы каких-либо темных пятен на нем не осталось. Если это противоречит фактам — тем хуже для фактов.
Спор, в котором исходные позиции сторон — отрицание («Всё, что было достигнуто в те годы, — заслуга народа, а не режима») или возвеличивание («У нас была великая эпоха») советского строя, относится к числу тех, в которых истина не родится никогда. И о национальном примирении в данном случае тоже говорить бессмысленно.
Ни одно общество не «прониклось» ценностями, навязанными ему сверху. Любая полемика по историческим вопросам приносила ощутимые результаты для массового сознания лишь тогда, когда возникал запрос на полноценное и реалистичное познание собственной истории, без идеологически мотивированных сказок.
Так случилось, например, в Германии, где вопрос о преступлениях нацизма был фактически заново поставлен и стал предметом оживленной дискуссии в 1980—1990-е годы, когда в общественной жизни стало преобладать поколение людей, не травмированных собственным опытом жизни при Третьем рейхе.
Тем не менее, какое бы будущее ни имела «программа десталинизации», ее появление полезно уже потому, что она ставит вопрос о политических и моральных ориентирах общества, для которых понимание собственной истории — важнейшая вещь. Рано или поздно, когда история перестает восприниматься как сказка, в обществе происходит синтез, в результате которого оно оказывается способно примирить непримиримое.
Так, в центре Парижа находится бывшая тюрьма Консьержери, фактически превращенная в мемориал жертв якобинского террора, в том числе Людовика XVI и его семьи. А рядом, стена к стене, Дворец юстиции, над которым, как и над любым другим французским госучреждением, трехцветный флаг той самой кровавой революции. Это не шизофрения. Это история, осмысленная и закончившаяся определенным выбором, который сформулировал в конце XIX века один французский политик: «Республика — это режим, который нас наименее разделяет». На обломках советской империи таких режимов пока очень мало. Возможно, слишком мало времени прошло?
