Цивилизация
О том, является ли «утечка мозгов» сугубо российской проблемой, о российской научной диаспоре за рубежом, о мотивации уехавших ученых, о программах по их привлечению в Россию и о состоянии российской науки в интервью «Газете.Ru — Комментарии» рассказала заведующая отделом проблем глобализации и международного сотрудничества в сфере науки и инноваций Российского научно-исследовательского института экономики, политики и права в научно-технической сфере Нина Семёнова.
— Много спекуляций о том, что Россию покинули огромное число ученых. А есть ли какие-то точные данные?
— Всего за 1990-е годы из России уехали более 3 миллионов человек. Оценить, сколько уехали именно исследователей, затруднительно. По подсчетам на основе данных Федеральной миграционной службы о людях с высокой квалификацией, имеющих степень, – не менее 100 тысяч человек. Есть другие данные, согласно которым уехали 250 тысяч человек с высшим образованием. Во всех случаях учитывается только отъезд, а трудоустройство, дальнейшая судьба уехавших неизвестны. Существуют разные виды миграции – маятниковая (когда человек впоследствии возвращается) и на постоянное место жительства. Эта разница тоже не берется в расчет.
При исследованиях российских ученых, работающих за рубежом, мы аккуратно оперируем цифрой в 100 тысяч человек, что соответствует данным большинства экспертов, с которыми мы работаем.
Ядро же российской научной диаспоры (назовем ее так условно, в широком смысле слова) — максимум 35 тысяч человек. Это совокупность людей, россиян по происхождению, долгие годы работающих и живущих за рубежом.
Отдел глобализации и международного сотрудничества в сфере науки и инноваций Российского института экономики, политики и права в научно-технической сфере (РИЭПП) в 2009 году проводил исследование российской научной диаспоры, хотя и не с целью массированного и полного ее учета. Мы создали базу данных по более чем 1550 ученым, работающим в странах ОЭСР (Организация экономического сотрудничества и развития), то есть примерно по 30 странам. Подготовив анкету исследователя, мы разослали ее 1200 специалистам из упомянутой базы. Откликнулись 348 человек. Для такого рода опросов процент довольно высок. Среди прочего мы выясняли их ориентацию на сотрудничество с российскими учеными. Мотивация ответивших очень высока: они хотят сотрудничать, причем в разных формах.
Мы изучали также диаспоры в узком смысле, то есть диаспоральные сообщества, которые позиционируют себя как целостность. Сами российские ученые за рубежом, как правило, не осознают себя как диаспору, в отличие от национальных групп, например армянской. Стоит заметить, что это характерно не только для российских ученых. Представители европейских государств менее, чем азиатские ученые, склонны к осознанию себя как целостной группы при работе за рубежом. Хотя диаспоральные сети способствуют более тесным контактам. Данный вопрос требует дальнейших исследований.
— Почему ученые уезжают из России?
— Не надо представлять, что проблема интеллектуальной мобильности актуальна только для нас. В целом интеллектуальная миграция вместе со студенческой в мире сейчас составляет не менее 3,5 млн человек.
Интеллектуальная миграция — одно из проявлений глобализации.
Ученые были одними из первых активных мигрантов еще в конце XIX века (да и ранее) – по роду занятий, характеру труда они свободны уезжать и возвращаться. Этот процесс развивался на протяжении веков, и сейчас он интенсивно разворачивается. Миграция студентов (по ОЭСР) с 2000 по 2005 год увеличилась на 40%.
Почему уезжают наши ученые? Как показывают наши опросы, в основном по экономическим причинам. Профессиональные условия плохи, зарплаты низки. Еще одна группа факторов — правовая и социальная незащищенность. И эти проблемы у нас остались.
— Надо ли возвращать ученых?
— Есть хороший пример – Китай. Согласно данным ОЭСР, по паритету покупательной способности Китай ежегодно тратит на исследования и разработки более $86,7 млрд (в 2006 году). Мы меньше: $20,15 млрд в 2006 году и $25,1 млрд в 2007-м. Реформа науки в КНР началась еще в 1980-х. Но даже Китай позволяет себе программу по возвращению всего лишь 100 ученых. Власти готовы дать им лаборатории, приличную оплату. Но это Китай! Там все по-другому, они иного, традиционного уклада. Если бы я была китаянкой, я бы в Китай обязательно вернулась.
Китай, Индия и более отсталые страны, которые динамично развиваются в настоящее время, осознают необходимость вернуть ученых. Но почему они не собираются возвращать всех? Расчеты показывают, страны-доноры тоже имеют дивиденды от интеллектуальной миграции: они получают знание, явное и неявное, – интеллектуальный капитал, а также социальный капитал – научные, коммерческие и социальные связи ученых-эмигрантов, наконец, финансовую и организационную поддержку совместных проектов.
Возвращать наших ученых необязательно. Представьте, люди уехали давно. Человек там устроился, у него семья, дети, положение, социальные связи. Те, кто не вышел из российского гражданства, имеют проблемы с паспортами. Даже по-человечески сто раз подумаешь, надо ли его срывать с места. У нас есть прецеденты людей вернувшихся, но эти истории довольно драматичны для возвратившихся, ведь люди приезжают в совершенно другую страну, чем та, из которой они уезжали, и тем более чем та, из которой они выезжают сейчас, обосновавшись как мигранты.
Китай решился на возвращение 100 человек, и это дорогая программа. Что можем позволить себе мы? Сообразно нашим расходам на науку – не более 10 человек. И это тоже будет стоить очень дорого.
Первые лица государства, вероятно, и должны говорить, что Россия хочет вернуть ученых. Они должны показать, что к уехавшим ученым не относятся как к предателям. До недавнего времени, еще в начале 2000-х, интеллигенция оценивала уехавших довольно мягко, а общество – очень жестко. Но сейчас наметился перелом. И нынешние заявления властей отражают это изменение отношения общества к интеллектуальным мигрантам. Но даже терпимые к уехавшим коллегам представители академической среды отрицательно отнеслись бы к их возвращению. Потому что это ведет к издержкам для них самих, ведь кого-то неизбежно «подвинут». Более того, чтобы уверенно вернуть людей насовсем, мы должны создать невозможное – Германию или Америку.
— То есть о перспективах массового возвращения ученых говорить нельзя?
— Нет. С возвращением ученых есть проблемы в большинстве стран. Не только у нас, но и нигде нет прецедентов массового возврата исследователей.
— Что государство в принципе может сделать для привлечения ученых-соотечественников?
— Реалистичны идеи вроде той, которая высказывается академиком А. Р. Хохловым, зампреда совета РАН по работе с соотечественниками за рубежом: предоставлять пятилетние гранты на работу в России выдающимся ученым. Обеспечивать им приличное довольствие – большие субсидии под лаборатории, оборудование, наем людей. Это практичный вариант.
Государство довольно давно озаботилось этим вопросом, реализуются конкретные мероприятия, продуманы неплохие формы сотрудничества. Работает федеральная целевая программа «Научные и научно-педагогические кадры для инновационной России» на 2009–2013 годы, в рамках которой удачно идет проект по проведению совместных исследований под руководством приглашенных ученых. Были приглашены порядка 120 человек, хотя изначально собирались взять только 110. Это победители по конкурсу, который составил более 3 человек на место, что означает – люди хотят сотрудничать. Но они ограничены во времени. Соотечественники, в основном из США, Германии, Франции, Канады, Великобритании, на два месяца приезжают в Россию.
Но здесь есть проблемы. Во-первых, с получением виз – из-за старых советских паспортов и гражданства. Во-вторых – с длительностью действия выданных виз (мы добиваемся того, чтобы в рамках ФЦП их давали на больший срок). В-третьих – с оформлением трудовых договоров в части налогообложения доходов. Эти проблемы должны быть решены государством, это то, чем оно может помочь.
— У России есть конкурентные преимущества?
— В мире существует дефицит исследователей.
В странах ОЭСР нехватка исследователей – 300 тысяч человек, а всего исследователей в них 3,9 млн. В этом году упомянутый дефицит предположительно может достигнуть 700 тысяч.
В силу нехватки талантов объективно возникает конкуренция. Все развитые страны разрабатывают стратегии по привлечению интеллектуального капитала всеми доступными способами. Есть продуманная тактика по работе со своими диаспорами, хотя и не у всех стран. Россия пока не очень привлекательна. У нас переходная экономика, есть социальные проблемы, характерные именно для таких стран. Так что конкурентных преимуществ по сравнению с развитыми странами нет.
В то же время оценка приглашенными экспертами здешних условий и обстановки в среднем выше, чем принимающей (российской) стороной. Приглашенные ученые терпимы, им многое нравится. Так, они высоко оценивают исследовательские условия; ценят то, что это длительная программа; передают друг другу информацию о том, что открылась такая возможность.
У нас вполне конкурентная, удовлетворительная оплата по текущим программам. Совершенно нормальное в деловом смысле предложение для соотечественников за рубежом.
На сегодняшний день нам нужны: долгосрочная виза исследователя, специальный тип трудового договора, продуманные условия размещения. Для успешных зарубежных профессоров нужны большие деньги. У нас есть интересные проекты, интересные коллеги, но куда хуже обстоит дело с инфраструктурой. Грантовые варианты возможны, и, думаю, они будут развиваться, особенно в форме совместных проектов, выполняемых на удалении или в зеркальных лабораториях, а вот приглашения для работы в России на определенный срок требуют визовых, социальных, политических нововведений и соглашений.
Времени на все развитие таких программ у нас не так много. Тех, кто уехал 30-летними, а сейчас это люди зрелого возраста, можно привлечь к сотрудничеству в ближайшие 7–10 лет. Следующее поколение, которое родилось уже за границей, не чувствует себя столь тесно связанным с нами и принадлежащим к нам. Те, кто сейчас приезжает, – это «мы», а потом будут уже «они».
— А есть ли вообще смысл в физическом возвращении ученых при современном разнообразии и совершенстве средств коммуникации?
— В мировой практике есть соответствующие исследования. Так, французы и американцы на основе своего опыта международного сотрудничества, согласно данным специальных опросов, пришли к выводу, что физическое присутствие совершенно необходимо. Обмен информацией не всегда укладывается в те рамки, которые задает общение посредством интернета или телеконференций. Но физическое присутствие может быть ограниченным, непостоянным. Достаточно месяца-двух в год.
— О каких ученых идет речь, когда говорят про возвращение или сотрудничество?
— Пока это все-таки представители технических и естественных специальностей: биологи, физики, химики, математики. Гуманитарии есть, но совсем немного. Есть специалисты в фундаментальных областях, например, биофизики. А есть и очень интересные специалисты в прикладных областях. Например, профессор-материаловед В. А. Шутов из США предлагает оригинальный способ изготовления искусственной древесины из полиэтиленовых отходов, что очень актуально, дешево и практично не только для Северной Америки или Германии, но и для России.
Что касается зарубежных специалистов нероссийского происхождения – это пока совсем другая проблема. И государство, и общество в настоящее время слабо готовы к такому сотрудничеству, по крайней мере, в значимых для страны масштабах.
Многое упирается и в языковой, и в социальный барьеры. Хотя никакой дискриминации по происхождению ученых и принадлежности их к какой-либо стране быть не должно. Это в интересах развития науки в России. Но сейчас более реалистично развивать взаимодействие с российскими учеными, работающими за рубежом.
— Готова ли наша наука, наследница советской, к модернизации?
— Тут не может быть однозначного ответа. Российская наука пытается служить целям модернизации, но ей нужна реформа.
Что такое наша наука сейчас? Это в 2–3 раза уменьшившийся по причинам внутренней миграции и старения отряд исследователей. По данным Российского гуманитарного научного фонда, монографии чаще всего выпускают 50-летние и 70-летние.
Среднее поколение исследователей представлено незначительно. Молодежь в период кризиса в большей мере заинтересовалась научной сферой, хотя здесь оплата труда ниже, чем в других секторах экономики. Беда в том, что разрушены научные школы, нарушено развитие научных традиций. Кроме того, у нас возникает альтернативная наука. Наука не сосредотачивается целиком в государственных академиях, развивается и сильно порушенная в 1990-е годы ведомственная наука, а также исследования в предпринимательском секторе, в частных и негосударственных институтах, в том числе образовательных. Правда, наука в сфере образования пока весьма слаба.
— Может ли массовое привлечение наших ученых из-за рубежа привести к сдвигам в общественной атмосфере?
— Зафиксирована закономерность: как только количество ученых в отдельном регионе достигает 3%, качественно растет готовность к использованию преимуществ информационного общества. Это системный фактор. То, что прослойка ученых ослабла, снижает общий культурный уровень социума. И рост количества исследователей способствовал бы повышению культуры общества в целом. Что касается каких-то революционных изменений в обществе – вряд ли массовое привлечение наших ученых-соотечественников из-за рубежа может вызвать радикальные сдвиги. Наше общество уже сильно изменилось, это нормальное общество, в котором, естественно, много своих органически и исторически обусловленных проблем, которые решать должны мы, а не кто-то за нас.
Беседовала Светлана Ярошевская.
