Цивилизация
В Ингушетии республиканская власть пытается найти новые способы организации «обратной связи» с обществом для выхода из сложившегося социально-политического тупика. В самой маленькой северокавказской республике создается Совет тейпов, в который войдут представители ингушских территориально-родственных единиц (чем собственно и является тейп). По словам президента Ингушетии Юнус-бека Евкурова, «институт Совета тейпов должен стать реальной помощью как для руководства республики, так и для всего общества в наведении порядка на нашей родине».
Сегодня о чеченских и ингушских тейпах не говорит, похоже, только ленивый. Это слово стало своеобразным лингвистическим «кодом» для политологических «всезнаек», которые с помощью его правильного (а чаще неправильного) использования хотят продемонстрировать свое знакомство с «кавказским материалом».
Таким образом, перефразируя классика, тейп и Северный Кавказ стали «близнецами-братьями», притом что реальная социально-политическая роль этого института в современных Ингушетии и Чечне (а не на кавказских территориях XVIII-XIX столетий) малоизвестна. Между тем без действительного понимания этой роли непонятно, имеет ли шанс на реализацию «тейповая» инициатива ингушских властей.
Пытаясь ответить на этот вопрос, необходимо обозначить несколько принципиальных тезисов. Во-первых, нынешняя инициатива Юнус-бека Евкурова и республиканской администрации (командой президента ее трудно назвать) – это не обращение к «истокам», как пытаются показать некоторые эксперты и журналисты, комментирующие ее. Для возвращения в прошлое Ингушетии (равно как и Чечне) требуется самая малость – перенестись в средневековый период, то есть время, когда на территорию нынешнего «вайнахского мира» не пришел «российский мир», радикально изменивший исходные социумы (в данном случае тейпы). Дело в том, что тейп помимо родоплеменной солидарности (родовые общины, идентифицирующие себя общим происхождением) имеет и территориальную привязку. Однако
за годы имперской модернизации, советской коллективизации, индустриализации, урбанизации, депортации, репатриации чистота тейпа была разрушена.
Те же ингушские «шабашники» времен застоя не могли за пределами своей республики сохранить в чистоте «тейповый принцип». Консервации тейповой идентификации отнюдь не способствовали членство в КПСС, постсоветских администрациях, политические разногласия (нередки случаи, когда во время чеченских военных кампаний представители одного тейпа оказывались по разные стороны отнюдь не виртуальной баррикады). Не укрепляет тейповую идентичность и процесс «религиозного возрождения», поскольку для неофициальных мусульман, не подчиняющихся юрисдикции Духовных управлений или оппонирующих им, а также для исламских радикалов разного толка и разной степени единобожие важнее, чем территориально-родственная солидарность. И это, между прочим, одно из серьезных противоречий не только в Ингушетии, но и на всем восточном Кавказе.
Представители одного тейпа могут принадлежать к разным не только догматическим, но и социально-политическим направлениям ислама. И именно эти идентичности являются для них намного более важными маркерами, чем принадлежность к тейпу.
Таким образом, сегодняшний тейп – это, в первую очередь, мобилизованная историческая память. Наверное, в территориальной родственной солидарности можно видеть некий предикат гражданского общества. В конце концов, никто не сказал, что на Северном Кавказе гражданское общество должно строиться так же, как американские или европейские НПО. Вероятно, именно эту идею и имел в виду Евкуров, предлагая властям «непосредственный диалог» с представителями тейпов. В этом плане его проект – это не социально-политическое «возрождение», а попытка найти новые механизмы «обратной связи» с привлечением исторического багажа («наследия предков»). Власть пытается найти хотя бы шаткую опору в море политической нестабильности. Тем более что в период президентства предшественника Евкурова — Мурата Зязикова — диалог администрации всех уровней и ингушского общества практически отсутствовал, что снижало и легитимность власти, и доверие к ней населения.
Однако взгляды нынешней республиканской элиты на поиски эффективной «обратной связи» опираются на не вполне корректные представления о собственном же обществе. Эти взгляды известный американский политолог, историк, литературовед палестинского происхождения Эдвард Саид определял как «ориентализм». «Ориентализм» предполагает веру в то, что восточный мир (в нашем случае ингушский мир) является примордиальным, неизменным, извечно «традиционалистским» островом, который практически не затрагивают внешние изменения. Как следствие — стремление опереться на институты исторического прошлого, которые в сегодняшних условиях работают далеко не так, как «гражданское общество» до Российской империи.
Реальность же сегодняшнего дня такова: тейпы не могут быть абсолютно релевантными представителями общественного мнения. Они представляют некий «сколок» общества. И у них, конечно, есть свой ресурс влияния. Но они не есть все общество.
Хотя бы потому, что современные ингуши далеко не во всем соответствуют идеально сконструированным интеллектуальным представлениям о «традиции» и этнических «правилах».
Обращаясь за помощью к Совету тейпов, хорошо бы помнить, что предыдущие попытки использовать эти институты в современных условиях также не увенчалась успехом. В феврале 2008 года ингушская светская оппозиция пыталась создать «альтернативный парламент», базируясь на тейповой основе. Тогда Магомед Хазбиев следующим образом обосновывал необходимость подобной тактики: «В Ингушетии всегда были главенствующие тейпы, были и есть люди, пользующиеся реальным авторитетом среди сограждан. Никто из них не попадает в новый состав Народного собрания. Зато туда избираются те, кто никакого влияния не имеет, — они будут представлять интересы одного-двух людей в республике». Между тем при таком подходе совершенно непонятно, почему не какие-то «варяги», а избираемые депутаты-ингуши, тоже представляющие определенные тейпы, не прислушивались к мнению своих родственников, не вели законотворческую деятельность в соответствии с их рекомендациями, советами и якобы общепризнанным авторитетом. Кто смог бы гарантировать, что парламент, состоящий из лидеров тейпов, стал бы менее коррумпированным и в большей степени выражал бы мнение населения? Как будто принадлежность к тейпу спасала от вступления в «Единую Россию» и от участия в «вертикальной политике».
Не слишком удачными были и предыдущие попытки воззвать к тейповой системе для разрешения сложных социально-политических проблем. Тейповый совет был и в дудаевской Чечне. Публично
многие лидеры Ингушетии (и во власти, и в оппозиции) говорили о тейпах и уважении к традиции. Однако видоизмененные современными реалиями традиции не работали.
Не будет слишком эффективным и создаваемый ингушской властью Совет тейпов, который в нынешних условиях ждет бюрократизация, отрыв от «корней» и присущий всем «традиционалистским органам» такого рода презентизм (то есть легитимация от имени «его величества традиции» действий властей). Непонятно, как например Совет сможет работать с неофициальным исламом, для которого вообще проблематичен авторитет тейпа как такового. И все это, заметим, на фоне усиления элементов «внешнего управления» Ингушетией (с не слишком большим стремлением «варягов» вникать в тонкости ингушской ситуации).
Впрочем неверно рассматривать тейпы как некий имманентный вызов российской государственности. Видеть в нем эффективный коррупционный инструмент (якобы позволяющий быстро сколотить властный или лоббистский клан) – значит здорово упрощать ситуацию. Если бы коррупция развивалась в Ингушетии в закрытом режиме, вне общероссийских коррупционных связей, то такую версию можно было бы рассматривать как гипотезу. Но сегодня в республике работает немало «варягов», которые прекрасно встроены в существующую систему административного рынка. В свою очередь республиканская элита взаимодействует с федеральным уровнем власти. И далеко не всегда — базируясь на строгих формально-правовых принципах. Поэтому искать в региональной коррупции некий «тейповый» (или кровнородственный) след вряд ли целесообразно. Таким образом,
попытки опереться на тейпы не плохи и не хороши сами по себе: основанные на представлениях о некоем идеальном «традиционном Кавказе», они не вполне адекватны сегодняшним реалиям, в которых живут не придуманные романтической интеллигенцией «горцы», а современные люди, российские граждане, разрешающие современные же задачи и проблемы.
Для понимания этих проблем, бесспорно, нужны знания и истории Кавказа, и традиций кавказских народов. Однако подменять актуальную повестку дня (антитеррористическая борьба, противодействие коррупции, улучшение социальных условий, профилактика этнических конфликтов, развитие инфраструктуры) фольклорно-этнографическим «ориентализмом» с кавказской спецификой вряд ли оправданно. И актуализация этого «фольклора» с «традициями» (здесь всякое лыко в строку: они, естественно, противопоставляются западным веяниям) происходит в силу неуемного стремления власти подменить серьезную политическую дискуссию о перспективах страны — пиаром.
Автор – доцент РГГУ
