Цивилизация
Покушение на президента Ингушетии Юнус-Бека Евкурова – не первый и, к великому сожалению, не последний трагический инцидент на Северном Кавказе. Однако террористическая атака 22 июня 2009 года принципиально отличается от ставших уже привычными терактов, диверсий и убийств высокопоставленных чиновников северокавказских республик. Значение этой трагедии выходит за рамки одного субъекта РФ и даже одного большого региона хотя бы потому, что на этот раз мишенью организаторов «великих потрясений» оказался политик, пытавшийся в одной отдельно взятой республике изменить годами складывающуюся практику управления Северным Кавказом.
Атака на Евкурова показала, что наивные надежды на изменение порочной системы «по частям», точечно, изнутри не могут быть реализованы до тех пор, пока правила игры определяют держатели «контрольного пакета» этой системы.
Нельзя провести перестройку в самой маленькой республике Северного Кавказа, не меняя общих оснований внутренней политики страны.
Что такое феномен Евкурова? Это попытка федеральной власти внедрить в проблемной республике некие цивилизованные правила. До 2008 года в Ингушетии было реализовано два подхода к управлению. Первый – это квазинезависимость при относительной внутренней стабильности, а второй – лояльность центру сверх всякой меры плюс постепенное сползание к гражданской войне. Назначенец Дмитрия Медведева (с которым у многих также связывались определенные надежды на хотя бы половинчатые изменения) попытался не противопоставлять безопасность и стабильность демократии и гражданскому обществу. С одной стороны, он призывал к бескомпромиссной борьбе с террористическим подпольем, а с другой – вел переговоры с правозащитниками, требуя от федеральных силовых структур самого главного – соблюдения закона. Казалось бы, что здесь неправильного?
А неправильное здесь то, что такая работа во многом свелась к региональной самодеятельности. Федеральный центр, который по идее должен был провозгласить такой подход основой своей северокавказской политики (и не просто провозгласить, но и выстроить под него реальные управленческие действия), действовал в совершенно противоположном направлении.
Дмитрий Медведев, призвавший Евкурова, искал на Северном Кавказе следы «иностранных уродов» и «региональной коррупции», вместо того чтобы увидеть системный характер приватизации всей власти в России (включая и ее силовые структуры).
Мы с большой помпой отмечали отмену КТО в Чечне, закрывая глаза на все правовые несуразицы, связанные с этим режимом, оценку его эффективности и издержки. А после покушения на ингушского лидера никто из федеральных чиновников не взял себе за труд хотя бы охарактеризовать особенности его управленческой деятельности и первые позитивные итоги. Вместо этого нам пообещали «суровый ответ», рассказали об «агонии подполья», которое таким образом огрызается (сколько оно бедное агонизирует, уже считать устали). И, в конце концов, начали обсуждение творческого использования чеченского опыта на ингушской территории, то есть снова речь пошла об опыте передачи российской территории в оперативное управление «доверенным лицам». То есть,
за пару дней публично отказались от всего того, что с большим трудом пытался делать Евкуров в течение своей недолгой легислатуры. Резонный вопрос: какой смельчак возьмется еще за «региональную перестройку» в отдельно взятой республике или области?
Впрочем, такой «точечный реформизм» не мог увенчаться успехом. И в этом трагедия Евкурова-политика. Идеи президента Ингушетии (старого солдата, прошедшего школу боевых действий на Северном Кавказе и миротворческих операций на Балканах) были нацелены на поиск диалога с собственным народом, без которого наша российская армия навечно будет носить обидный ярлык «федералов», а наша милиция будет иметь еще более неблагозвучное прозвище. Мы так долго повторяли слова о нашем щите и нашей обороне, что, похоже, забыли, что этот щит должен защищать не президентов и губернаторов, не олигархов и их подтанцовку, а простых дядю Ваню, дядю Магомеда, тетю Лейлу и тетю Машу. Без их поддержки самая боеспособная армия не сможет никого победить. Это понятно всем, кто хотя бы в школе читал книжки про Наполеона, Гитлера, войну во Вьетнаме или испанскую герилью.
Без простого «мнения народного» (блестяще описанного в «Борисе Годунове») самые искушенные спецслужбы не смогут ловить шпионов, а налоговики собирать налоги. Только имея это «мнение народное», можно обладать правом на легитимное насилие.
Иначе борьба с терроризмом неизбежно вырождается в террор наизнанку, отрицаемый самим населением (ради которого вводятся и отменяются режимы КТО). И такой опыт был дан нам в ощущениях в маленькой северокавказской республике.
В июне 2004 года, после крайне жесткого набега Шамиля Басаева на Назрань и Карабулак, ингушское общество пребывало в состоянии шока и фрустрации. Оно было готово вручить свой мандат российским силовикам на борьбу с террористической угрозой. Однако, после того как вместо эффективной и точечной борьбы последовали операции в стиле «лес рубят, щепки летят», общественное мнение изменилось, и последовала новая волна дестабилизации, уже с новыми вызовами российской государственности.
Но почему, собственно, должна нынешняя российская власть улавливать какие-то нюансы Ингушетии, Чечни или Дагестана, если ее философия строится на том, что общественное мнение – результат правильно организованного PR и политических технологий, а само общество – это не партнер, а объект манипуляций.
Почему Москва должна прислушиваться к Евкурову, если ее главная цель – недопущение политической конкуренции и публичной политики вообще, если марш несогласных числом в 500 человек обеспечивается милицией, численностью в несколько раз большей?
Когда-то у нас правительство называли «единственным европейцем». Готов согласиться, что сегодняшний уровень понимания проблем у общества не стал намного выше того, когда Конституция считалась женой великого князя Константина. Однако задача нормальной власти — тащить за собой даже тех, кого считаешь подданными, а не потакать дурным и разрушительным инстинктам (среди которых ксенофобия, подозрительность, неумение критиковать самих себя и признавать ошибки). Тем паче, если эта власть говорит о необходимости модернизации. Но как решить проблему технологической модернизации страны, используя средневековые методы управления (система вассально-ленных связей, апробированная в Чечне и в целом на Северном Кавказе – прекрасный тому пример).
Сегодня мы много говорим и читаем о том, что власть не знает, как и что делать на Кавказе. Но разве это – не естественный результат того отрицательного отбора, который проводился в течение последних девяти лет сознательно, начиная с зачисток ТВ-пространства и заканчивая выстраиванием «вертикали», которая на практике привела еще к большей асимметрии, чем была в «лихие 1990-е»?
Когда девять лет все было подчинено одному лишь пропагандистскому доказательству того, что «на Кавказе все спокойно», а уровень менеджмента определялся полетами на самолете, жесткими рублеными фразами и посещениями военных городков вкупе с угрозами в адрес супостатов, трудно было ожидать иного итога.
Впрочем и такой опыт в масштабах всей страны у нас уже был. В своих мемуарах «Карабах – черный сад» первый президент Азербайджана Аяз Муталибов подробно описывает свои первые впечатления от сообщений о происходящих в Степанакерте событиях. Вот как виделся начинающийся конфликт тогдашнему зампреду Совмина республики и члену республиканского ЦК: «Я пригласил к себе начальника отдела, ведающего территориальными планами, Магеррама Мамедова, старого кадрового работника, участника и инвалида Великой Отечественной, милейшего человека, и прямо спросил: так ли уж плохи показатели экономического развития НКАО, чтобы о них говорить на митинге, и имелись ли существенные разногласия с областным Советом и облпланом?… На следующий день я выступил в газете «Бакинский рабочий», где рассказал читателям о технико-экономических показателях автономной области, сравнив их с соответствующими цифрами по Азербайджану, Армении и стране. Область не так уж плохо выглядела, особенно в сравнении с Нахичеванской автономной республикой, а кое в чем превосходила обе союзные республики и в целом СССР». Не правда ли, возникает ощущение дежа вю? Особенно, когда сегодня ответственные работники рассказывают о введенных в строй сотнях квадратных метров жилья в Ингушетии и в Дагестане, об агонии подполья и поступательной стабилизации в Чечне или о запретах на отпуска до уничтожения последнего бандита.
Распад Советского Союза, нашей общей родины, был действительно крупной катастрофой (не столько геополитической, сколько человеческой). Но произошла эта катастрофа не из-за внешнего воздействия, а от отсутствия нормальной общественной системы, которая бы позволяла свободно обсуждать, определять, диагностировать острые проблемы и совместно искать пути их решения. Поскольку все это отсутствовало, власть, лишенная «обратной связи» и замкнутая в себе, просто перестала воспринимать реальность. Вместо реальных проблем у нее перед глазами были показатели удоев молока и выплавленных тонн стали и чугуна. До тех пор пока ностальгия по «СССР, который мы потеряли», и «удойно-стальное» мышление будут определять внутриполитическую повестку дня страны, трудно надеяться, что отдельные частные проблемы Кавказского региона будут правильно восприняты властью.
Автор – заведующий отделом проблем межнациональных отношений Института политического и военного анализа.
