Цивилизация
Многие праздничные дни, провозглашенные таковыми в силу политической целесообразности, формальны или, по крайней мере, неочевидны для массового сознания. Из «несомненных» праздников, имеющихся в российском календаре, явных лидеров, судя по опросам, два: аполитичный Новый год и торжественно-мемориальный День Победы.
Однако за пределами России, прежде всего в странах бывшего СССР и Восточной Европы, годовщина разгрома нацистской Германии давно утратила свою праздничную безусловность. Кое-где праздновать перестали. Более того, весеннее обострение споров и дискуссий о наследии Победы, характере и историческом значении Второй мировой войны для разных народов Европы и бывшего СССР стало в последнее время уже традиционным.
В этом году катализатором таких дебатов стало, в частности, появление в российской Думе законопроекта «О противодействии реабилитации в новых независимых государствах на территории бывшего Союза ССР нацизма, нацистских преступников и их пособников».
«Политика памяти», направленная на использование истории в качестве средства достижения актуальных политико-идеологических целей, торжествует как в России, так и в ее бывших собратьях по СССР и соцлагерю.
Появление (правда, недолгое) на улицах Львова плакатов с эмблемой дивизии Ваффен-СС «Галичина» и надписью «Они защищали Украину» находит «асимметричный ответ» в виде таллинских акций антифашистских и пророссийских активистов по случаю годовщины удаления «Бронзового солдата» из центра эстонской столицы. Страсти не то чтобы кипят, но как бы варятся на медленном огне, не остывая и не ослабевая.
Главный вред, который наносит общественному сознанию «политика памяти», однако, состоит даже не в том, что она не рождает ничего, кроме конфронтации, взаимного недоверия и возведения исторических комплексов в ранг национального достоинства. Есть и кое-что похуже.
Сводя события начала 40-х годов к борьбе тех или иных «наших» с теми или иными «не нашими», «политика памяти» затемняет универсальный смысл победы 8–9 мая 1945 года, ставшей в очень многих отношениях днем рождения современной цивилизации.
Ведь Вторая мировая война была одной из самых важных «развилок», которыми прошло человечество в минувшем столетии — а может, и за всю свою историю.
Речь шла о столкновении двух систем ценностей и моральных координат. На одной стороне находился нацистский проект «новой Европы» (а в перспективе и мира), основанный на расовой иерархии. В ее рамках судьба каждого человека определялась фактом его принадлежности к тому или иному народу или расе, а судьба каждого народа или расы — местом в иерархической пирамиде, сотворенной идеологами национал-социализма. Помимо Холокоста различие в способах ведения «третьим рейхом» войны на западе и востоке Европы, в отношении к военнопленным и мирному населению наилучшим образом иллюстрировало эту иерархичность нацистского сознания.
Даже если оставить в стороне эмоции, на минуту забыть о концлагерях и тактике выжженной земли, мир Гитлера и его последователей трудно описать иначе как мир иерархического коллективизма, основанного на расовом, биологическом факторе. Это мир человеческих стай, в котором отдельный человек важен только как член той или иной группы, к которой он приписывается в момент своего рождения. Как «ариец», славянин, еврей или «смешанный тип». Нацизм готовил миру куда более жесткую иерархию, чем была сословная иерархия средневековья, основанная на распределении социальных ролей. Немногие немцы, сохранившие в 1939–1945 годах способность к независимому мышлению, понимали это. Генерал Хеннинг фон Тресков, прусский дворянин, участвовавший в неудачном заговоре против Гитлера 20 июля 1944 года, говорил своим близким: «Без таких понятий как свобода, понимание и сочувствие свойственные нам дисциплина и исполнительность вырождаются в бездушное солдафонство и узколобый фанатизм».
На другой стороне конфликта двух миров стояла пестрая и на первый взгляд нелогичная коалиция западных демократов и советских коммунистов. Тем не менее,
западных союзников и СССР объединяло и кое-что помимо общей политической заинтересованности в поражении «третьего рейха». Это было отрицание расово-иерархического типа общества, к которому стремился нацизм.
Жестокость сталинского режима, несмотря ни на что, не позволяет ставить его на одну доску с гитлеровским. Как отмечает в своей «Анатомии фашизма» видный американский историк Роберт О. Пакстон, «Сталин уничтожал всех, кто в его параноидальных представлениях подходил на роль «классового врага», то есть он руководствовался социальным положением или субъективными факторами — тем, что можно изменить. Гитлер, напротив, уничтожал «расово неполноценных», что означало неизменную участь для всех, отнесенных к данной категории, включая новорожденных. Он стремился к ликвидации целых народов с их культурами. Оба вида террора отвратительны, но нацистский заслуживает большего осуждения, поскольку речь идет о расово-биологическом уничтожении других народов, не дававшем шансов на спасение никому».
Народы Восточной Европы, оказавшиеся на переднем крае борьбы двух этих диктатур, ждала, возможно, самая незавидная участь: между мельничными жерновами не бывает уютно. Поэтому именно в этих странах распространено неоднозначное отношение к наследию Второй мировой. Поэтому именно у этих народов сильна склонность уравнивать «третий рейх» и СССР как одинаково порочные и антигуманные режимы.
Поэтому историография многих новых независимых государств рисует местных националистов и повстанцев 40-х годов в качестве патриотов, вне зависимости от того, сотрудничали ли они с нацистскими оккупантами. Все это в определенной мере можно понять (а трагедии некоторых равно антинацистских и антибольшевистских сил вроде польской Армии Крайовой искренне посочувствовать), но вряд ли принять.
Поскольку в ситуации 1939–1945 годов никакого третьего пути не существовало, выбор, стоявший перед жителями Европы, затронутыми войной, был однозначен: либо приспосабливаться к neue Ordnung, искать свое место на этажах пирамиды нацистской «новой Европы», либо становиться на сторону противников такой Европы, даже если часть этих противников была им крайне несимпатична. Жесткость этого выбора отличает Вторую мировую войну от Первой, которая была колоссальным геополитическим столкновением, но не «войной миров». И поэтому,
если день окончания боевых действий в 1918 году уже давно отмечается как день памяти павших и примирения былых врагов, то конец войны в 1945 году мог быть (и должен остаться) только Днем Победы, поскольку столкнувшиеся в той войне миры примирить невозможно.
Мир человеческих стай и расовой иерархии противостоял миру «просто» людей с их правами и обязанностями, не привязанными однозначно к расовому и этническому происхождению, к приговору биологии. Не удивительно, что одним из результатов победы антигитлеровской коалиции стало создание ООН и принятие ею в 1948 году Всеобщей декларации прав человека. СССР и другие государства, в которых к тому времени победили коммунистические режимы, подписали ее, потому что идея прав человека, в том числе социальных, не противоречила идеологии социализма, хоть и явно противоречила практике сталинистских режимов.
Также не удивительно, что после смерти Сталина советский режим ощутимо очеловечился: после многих лет сталинских чисток и колоссального потрясения войны с Гитлером желание «просто пожить» в равной мере овладело и народом, и его вождями. По другую сторону «железного занавеса» меж тем происходило очеловечивание другого рода: демонтаж колониальной системы, ассоциировавшейся с расизмом (правда, как выяснилось позднее, далеко не все беды «третьего мира» были вызваны колониальным господством европейцев), конец расовой сегрегации в США, подъем антимилитаристских и правозащитных движений.
1945 год стал точкой отсчета истории той цивилизации, в которой мы живем сегодня. При всех ее явных минусах это цивилизация, в которой права человека признаются в качестве ценности, хотя бы формально, абсолютным большинством.
Ни один диктаторский режим, критикуемый за нарушения прав своих граждан, не осмеливается отрицать саму необходимость соблюдения этих прав, не провозглашает себя приверженцем качественно иной системы ценностей. Перебранки идут постоянно, недавнее свидетельство — фактически сорванная женевская конференция ООН по борьбе с расизмом. Возмущение многих на ней вызвали высказывания иранского президента Ахмадинеджада, назвавшего Израиль расистским государством. Занятно, однако, что Ахмадинеджад, которого с куда большим основанием можно упрекнуть в антисемитизме как форме расизма, по крайней мере, на словах оперирует теми же ценностными категориями, что и его противники, говоря о расизме как о чем-то, заслуживающем осуждения.
Другой пример — жесткость законов многих стран, карающих за пропаганду расизма и нацизма. Фактически нарушая демократический принцип свободы мнений и убеждений, эти законы служат своего рода пограничными столбами, обозначая границы системы ценностей сегодняшнего мира, переходить которые запрещается.
Мы, к счастью, можем лишь в общих чертах судить о том, каким стал бы мир в случае победы Гитлера и его союзников. (Не будем забывать, что в Азии Япония стремилась теми же кровавыми методами создать «Великую восточноазиатскую сферу совместного процветания» — столь же жесткую иерархическую структуру, как и нацистская «новая Европа»). Но ясно, что это во многом был бы «антимир» с ценностями, противоположными ценностям мира нынешнего. Поэтому — с Днем Победы. С днем победы нашей цивилизации.
