Цивилизация
Внутренняя и внешняя политика Турции — это не простые для понимания материи. Сами турки, похоже, испытывают некоторое удовлетворение от того, как часто
местные реалии ставят в тупик иностранных наблюдателей. В ответ на недоуменный взгляд турок обычно доброжелательно улыбается и радостно произносит: «Добро пожаловать в Турцию», подразумевая, что в его стране возможно еще и не такое.
«Понимаем ли мы Турцию?» — этот прямой вопрос вынес в заголовок своей недавней статьи один из наиболее проницательных комментаторов турецкой внешней политики, американский исследователь Иэн Лессер. Вопрос отнюдь не праздный. В течение уже довольно длительного времени западные аналитики пытаются разобраться, в чем состоит «генеральная линия» внешнеполитической стратегии Анкары. В нескольких ведущих западных изданиях, таких как The Wall Street Journal, The Washington Post, Der Spiegel, появились недавно аналитические комментарии с характерными заголовками: «Остается ли Турция западным союзником?», «Турция отворачивается от Запада» и «Идет ли Турция в новом направлении?».
Центральным аргументом подобных материалов является следующее утверждение: на протяжении многих лет основными двигателями внешней политики Анкары были общие с Западом ценности, включая демократию, членство Турции в таких евроатлантических структурах, как НАТО, и осознание «общности судеб» с Америкой и Европой. Однако с приходом к власти умеренно исламистской Партии справедливости и развития (ПСР) в 2002 году на турецкую внешнюю политику все возрастающее влияние оказывают два новых фактора — религия и деньги.
Два последних зарубежных визита президента Турции Абдуллы Гюля — в начале февраля в Саудовскую Аравию и на минувшей неделе в Россию — казалось, подтверждают тезис западных алармистов о стратегическом повороте Анкары «на Восток».
В 2002 году, т. е. в момент прихода к власти партии Гюля и турецкого премьера Реджепа Эрдогана, Россия была шестым по величине торговым партнером Турции, напоминает комментарий в The Wall Street Journal. С тех пор товарооборот между двумя странами рос стремительными темпами, и в 2008 Москва стала самым крупным торговым партнером Анкары. Параллельно с этим, указывают западные адепты «реализма» в теории международных отношений, Турция оказалась в гигантской энергетической зависимости от России. Действительно,
на встрече с Гюлем в Москве его российский коллега Дмитрий Медведев с нескрываемым энтузиазмом подчеркнул тот факт, что за последнее десятилетие товарооброт с Турцией вырос в 35 раз (!).
В подписанной по итогам переговоров Декларации о продвижении к новому этапу отношений РФ и Турции и дальнейшем углублении дружбы и многопланового партнерства специально отмечается, что «энергетическая сфера в турецко-российских отношениях имеет стратегическое значение и обладает потенциалом для дальнейшего развития».
Так все же понимаем ли мы Турцию и те факторы, которые лежат в основе русско-турецкого «многопланового партнерства»?
Было бы слишком большим упрощением полагать, что за изменениями во внешнеполитической стратегии Турции стоят богобоязненность и корыстолюбие «исламских демократов» из правящей ПСР. Сам приход ПСР к власти и неизменно широкая массовая поддержка политики Эрдогана — Гюля являются результатом действия глубинных исторических процессов в общественно-политической жизни Турции: бурного экономического развития в провинциальных центрах Анатолии, появления там новых элит — экономически динамичных и культурно консервативных, постепенной демократизации общества и связанных с ней изменений в национальной идентичности, в частности, повышения роли религиозного чувства. Действие этих факторов только укрепляет и без того достаточно сильные в Турции националистические настроения и представления о «турецкой исключительности» — феномене, который давно и плодотворно исследует выдающийся турецкий историк и социолог Шериф Мардин.
В результате турки менее склонны рассматривать свою страну исключительно сквозь западную (европейскую) призму и обретают большую уверенность в своем нынешнем статусе и большее уважение к своему прошлому. Все это не может не приводить к изменениям в турецкой картине мира и в представлениях о месте Анкары в этой картине. Взаимосвязанными элементами этих изменений являются, с одной стороны, относительное уменьшение значимости «западного измерения» в международной стратегии Анкары (включая отношения с США, «европейскую перспективу» и членство в НАТО), а с другой — заметное усиление связей с Россией.
Два фактора, имеющие непосредственное отношение к истории обеих стран, делают положение Турции и России на международной арене похожим и способствуют нынешнему сближению Москвы и Анкары. Во-первых, и Россия, и Турция являются странами, которые относительно недавно были центрами континентальных империй.
Довольно сильный имперский комплекс правящих элит и настороженное отношение соседей в «ближнем зарубежье» (бывших имперских территорий) оставляют Россию и Турцию без близких союзников.
Действительно, исторически и Анкара, и Москва никогда не отличались умением заводить друзей и культивировать доверительные дружеские отношения с соседями.
Однако та же имперская традиция позволяет российским и турецким элитам находить общий язык: и для тех и для других ключевыми понятиями до сих пор являются баланс сил и сфера влияния. Концепция «стратегической глубины», разработанная Ахметом Давутоглу, главным внешнеполитическим советником Эрдогана, делающая особый упор на факторы «исторической и географической глубины», несомненно, близка и кремлевским стратегам. По сути, Кавказская платформа стабильности и сотрудничества, продвигаемая турками, — это предложение Москве разграничить сферы интересов на Кавказе и установить некий русско-турецкий политический кондоминиум в регионе, стабильность в котором будет обеспечиваться, прежде всего, усилиями двух крупнейших региональных держав. Этот центральный элемент турецкого плана, безусловно, импонирует Москве.
Как заметил российский президент, со всеми проблемами безопасности на Кавказе Россия и Турция могут справиться «самостоятельно, без участия внерегиональных держав».
Вторым фактором, влияющим на международные позиции Турции и России, является сугубый «модернизм» обеих стран — в том смысле, как определяет это понятие европейский дипломат и теоретик международных отношений Роберт Купер. Государственная идеология и Турции, и России базируется на принципах централизма и национализма. В отличие от «постмодернистских» стран — членов Европейского союза, свободно делегирующих полномочия по вертикальной оси (вниз — регионам внутри страны и вверх — наднациональным структурам в Брюсселе), Анкара и Москва ревниво охраняют прерогативы «центра» и настороженно относятся к передаче власти либо автономным областям, либо международным институтам. Этот «модернизм», заключающийся в отстаивании национального суверенитета, создает серьезные препятствия для «евроинтеграции» обеих стран, но опять-таки помогает турецким и российским элитам находить точки соприкосновения.
Однако необходимо понимать, что вызванные как изменениями внутри турецкого общества, так и модификацией стратегической «окружающей среды» подвижки в международной «повестке дня» Анкары — относительное ослабление «евроатлантического вектора» и относительное усиление «российского вектора» — это всего лишь коррекция внешнеполитического курса, а не тотальная смена геополитической парадигмы. Турция не отворачивается от Запада, а лишь ребалансирует отношения с ним.
Что же касается российско-турецких отношений, то «многоплановое партнерство» носит ярко выраженный диалектический характер. При всем их прагматизме отношения, построенные на балансе сил и разграничении сфер интересов, по определению противоречивы: как справедливо отметил в недавней статье Гекхан Бачык, исследователь из стамбульского университета Фатих, такие отношения предполагают не только сотрудничество, но и соперничество, а то и острую «борьбу за сферу влияния».
Автор — старший научный сотрудник Финского института международных отношений.
