Цивилизация
Экономический кризис породил в оппозиционных кругах самые радужные надежды. Особенно воодушевились левые, преисполнившись уверенности, что уж на этот-то раз мировому капитализму наступит окончательный конец, а социализм столь же окончательно восторжествует. Между тем именно
левым, похоже, не стоит ждать праздника на своей улице. Они перепутали эпохи. Это в прошлом столетии экономические кризисы смещали центр политической тяжести в левый сектор. Примерно полвека назад ситуация поменялась, и рецессии всё чаще стали вызывать не полевение, а поправение общественных настроений.
Объяснялось это существенными изменениями в социальной структуре развитых стран и конфигурации конфликтов, раскалывающих эти общества.
В первые десятилетия ХХ века господствующим размежеванием в Западной Европе было противостояние труда и капитала, главными антагонистами в котором являлись работодатели и наёмные работники, а роль среднего класса выполняли люди, работающие сами на себя, — ремесленники, лавочники, фермеры, лица свободных профессий. Борьба шла, если выражаться марксистским языком, за перераспределение прибавочного продукта в рамках производственного процесса. Работники желали максимизации полагающейся им доли, работодатели — её минимизации. Средний класс вёл себя «амбивалентно»: в «мирное» время он сторонился социал-демократического движения, пугавшего его обещаниями тотальной национализации, но в периоды кризисов, сопровождавшихся массовыми разорениями, мелкий собственник, ещё вчера дрожавший за своё невеликое имущество, а сегодня его лишившийся, из консерватора делался радикалом.
К середине ХХ века главный конфликт эпохи претерпел заметную трансформацию. В результате деятельности социалистических (социал-демократических, лейбористских) правительств появился солидный слой людей, основным доходом которых стали прямые выплаты из казны.
Образование этой страты привело к новому общественному размежеванию — между условными налогоплательщиками и условными бюджетополучателями; теми, кому выгодна минимизация социальных программ, и теми, кто заинтересован в перераспределении прибавочной собственности в рамках уже не производства, но общества в целом. Один из полюсов этого конфликта составили слои, живущие за счёт государственного бюджета, второй — работодатели и примкнувший к ним «старый» средний класс, т. е. мелкие собственники. Большинство наёмных работников, продолжая оставаться одной из сторон размежевания по линии «труд — капитал» (которое, разумеется, никуда не делось), в конфликте между налогоплательщиками и бюджетополучателями оказались в роли т. н. нового среднего класса, поскольку их вклад в бюджет примерно равнялся сумме получаемых от государства благ.
Соответственно, изменилось и политическое поведение этой категории населения. Во-первых, их стало труднее увлечь посулами национализации: они на своём опыте (а ещё более на опыте стран «социалистического лагеря») узнали, что переход предприятия в государственную собственность вовсе не гарантирует роста благосостояния работников. Во-вторых, худо-бедно заработали механизмы согласования интересов обеих сторон производственного конфликта, в связи с чем пункт о защите прав работников перестал возглавлять политическую повестку дня. Наконец, и это самое главное, теперь на экономические спады наёмные работники стали реагировать совершенно иначе, нежели когда доминирующим было размежевание по линии «труд — капитал».
Если раньше большинство работников были относительны устойчиво в левых симпатиях, то теперь пик таких симпатий приходился на моменты экономических подъёмов, кризисы же если и не способствовали поправению, то как минимум углубляли политическую индифферентность занятых в рыночном секторе.
Другими словами, выяснилось, что размежевания «труд — капитал» и «бюджетополучатели — налогоплательщики» совпадают по фазе в периоды роста и не совпадают в периоды спада.
Механизм взаимодействия этих двух конфликтов выглядит примерно так. Во времена экономического роста, когда доходы работодателей на порядок обгоняют по темпам роста доходы работников, последние весьма охотно отзываются на призывы «потрепать богатеньких»; при этом профсоюзы активно прибегают к стачкам с целью добиться увеличения зарплаты. Однако с наступлением кризиса выясняется, что работникам не совсем по пути с бюджетополучателями, поскольку работники заинтересованы в сохранении собственного дохода, а не в дележе прибыли на всех. Если в периоды роста то и другое достаточно легко сочетается, то в условиях кризиса надо чем-то жертвовать, и нетрудно догадаться, какой выбор делают работники.
Кроме того, наёмным работникам в роли «нового» среднего класса свойственна более высокая степень индивидуализма, особенно очевидная в моменты кризисов. В отличие от бюджетополучателей, для которых нет другого выхода, кроме как ориентироваться на коллективистские ценности (ведь именно коллективизм легитимизирует справедливость их претензий на долю в общественном пироге), наёмные работники придерживаются коллективистской тактики лишь тогда, когда она приносит нужные результаты, то есть в периоды экономического роста. В периоды же кризиса чрезмерная настойчивость в достижении классовых целей чревата остановкой производства. Требовать перераспределения прибыли можно, только если прибыль есть. Если её нет, нечего и перераспределять. Осознаёт ли это далёкий от производственного процесса бюджетополучатель или нет — разницы никакой, альтернативы ему так и так не остаётся.
Наёмный работник обычно хорошо понимает, когда хозяин блефует, а когда действительно испытывает трудности. В последнем случае коллективистская тактика теряет смысл, и на смену ей приходит принцип «каждый за себя». Отсюда и кажущаяся парадоксальность ситуации, когда значительная часть работников в разгар кризисов поддерживают праволиберальные партии.
С левыми, а следовательно, с бюджетополучателями остаются в основном те, кто в той или иной степени зависит от государства: бюджетники, работники убыточных государственных предприятий и пр.
Конечно, обозначенные закономерности действуют в первую очередь в развитых странах, к которым Россия относится едва ли. Однако по одному показателю наша страна впереди планеты всей — по доле бюджетополучателей в общем объёме населения. К числу социальных страт, зависящих от госфинансирования, у нас можно отнести не только бюджетников, инвалидов и всех, кто традиционно пользуется поддержкой государства, но и пенсионеров (практически треть взрослого населения), работников государственных и муниципальных предприятий (как правило, убыточных), основную массу сельского населения. Более того, в самом начале политической истории современной России бюджетополучателей от наёмных работников было невозможно отделить даже чисто методологически: почти всё работоспособное население состояло на службе у государства, и понять, кто из них казну пополняет, а кто опустошает, не получалось уже в силу ценовых диспропорций (например, оборонка фигурировала в качестве отрасли, приносящей доход, а пищевая промышленность, напротив, насквозь убыточной). Но именно у нас особенности отношений между бюджетополучателями, наёмными работниками и работодателями проявили себя с великолепной отчётливостью.
Так, пик популярности либеральных идей в России пришёлся на зарю 1990-х, когда в стране ещё не было ни рыночной экономики, ни собственно предпринимателей, а работодателем подавляющего большинства работающих являлось государство. В условиях всеохватного кризиса надежды на господдержку сохраняли только те, кому больше не на что было надеяться. Те, кто чувствовал себя более или менее уверенно, были готовы рискнуть и отправиться в одиночное плавание. Даже после начала экономической реформы, когда стало понятно, что рынок предоставляет лишь возможность заработать деньги, но отнюдь не сами деньги, партии прорыночной ориентации продолжали пользоваться определённой общественной поддержкой. Самое же интересное:
кризис 1998 года, который, по расчётам левых, должен был усилить именно их позиции, имел противоположный эффект — на думских выборах 1999 года прорыночные силы (если причислить к ним и «партию власти») набрали больше голосов, чем антирыночные, а в парламент вернулись правые либералы, которых все успели списать со счетов.
И, наоборот, начавшийся в «нулевые» годы экономический подъём привёл к росту антирыночных настроений и резкому падению популярности либеральных идей. Если в 1990-е многие наёмные работники, получая зарплаты «в конвертах», помогали хозяевам уходить от налогов, то теперь, несмотря на рост доходов, почувствовали себя по одну сторону с бюджетополучателями и присоединились к требованиям окоротить «зарвавшихся олигархов». Правда, на этот раз «антиолигархическую» волну оседлали не коммунисты, а «партия власти», но это уже детали.
Нынешний кризис за несколько своих месяцев почти не коснулся бюджетополучателей, зато успел серьёзно задеть работников, вызвав спад производства, масштабные увольнения, переход на сокращённую рабочую неделю и пр.
Примечательно, однако, что это не повлекло за собой роста протестных акций. Даже наоборот: протестуют сегодня в основном пенсионеры, не желающие лишиться льготного проезда в муниципальном транспорте, или автомобилисты, недовольные повышением пошлин на импортные машины. А вот работники частных предприятий молчат. Скажем, профсоюз завода «Форд-Всеволожск», ещё год назад шумно и бескомпромиссно боровшийся за доведение зарплат до европейского уровня, вдруг онемел и пропал. Ещё бы, компания уже объявила о сокращении выпуска автомобилей в России, а надави на неё, и вообще остановит конвейер.
Так что ответ на вопрос, готовы ли ущемляемые работники поддержать своих левых защитников, будет, скорее всего, отрицательным. Работники пойдут не на демонстрации, а на поиски работы, причём каждый для себя лично.
Что до того, которая из политических сил сумеет извлечь из кризиса наибольшие дивиденды, то тут нельзя сказать что-нибудь определённое. Дело в том, что основные идеологии, из элементов которых лепятся сегодня партийные программы, — консерватизм, либерализм, социализм, национализм — к настоящему времени изрядно себя дискредитировали. Ни одна из них не способна зажечь сердца новых сторонников, а тем более тех, кто об эти идеи обжёгся.
Предложения по части преодоления кризиса также не отличаются свежестью. Левые не выходят за рамки «джентльменского набора», сформулированного ещё в «Манифесте Коммунистической партии»: национализация крупной промышленности, транспорта и банков, централизация кредита, введение «рабочего контроля» и «рабочего самоуправления», усиление прямого государственного вмешательства в экономику, введение высокого прогрессивного налога, «конфискация имущества эмигрантов и мятежников» и пр. Все эти меры применялись неоднократно и ни разу не дали положительного эффекта, если не считать за таковой укрепление диктатуры захвативших власть революционных группировок.
Консерваторы призывают закрутить гайки, которые нынешний режим и без того закрутил дальше некуда. Причём чем крепче он их закручивает, тем меньше от этого толку.
Суть предложений националистов — отнять власть у нынешних, недостаточно «русских», правителей и отдать её «стопроцентно русским», то есть им, националистам. Для организации «русских маршей» такой программы вполне достаточно, для овладения умами — вряд ли.
Наконец, рост индивидуалистических настроений теоретически мог бы подогреть популярность либеральных идей, но только в условиях свободных конкурентных выборов, которых в обозримом будущем не предвидится. Да и в любом случае
вероятность либерального ренессанса в нашей стране преувеличивать не стоит. Население слишком хорошо помнит 1990-е годы, чтобы связывать с идеями свободной конкуренции завышенные ожидания. А без подобных ожиданий не приходится ждать и политического успеха.
Зато можно с уверенностью сказать, кому ширящийся кризис способен серьёзно повредить — тем, кто в своё время под обещания обеспечить всеобщее процветание сосредоточил в своих руках всю полноту политической власти, а затем этих обещаний не сдержал. Созданная за последние годы система, в которой независимые политические игроки заменены разного рода симулякрами, а над избирательным процессом установлен жёсткий административный контроль, на первый взгляд надёжно отсекает общественное недовольство от политической сферы. Но это лишь на первый взгляд и лишь до поры. Недовольство не исчезнет и будет только нарастать. И даже если сегодняшним правителям удастся без особых потерь миновать наиболее тяжёлую фазу кризиса, нет никаких гарантий, что накопившийся в обществе протестный потенциал не проявит себя в тот момент, когда будет казаться, что самое страшное уже позади.
Автор — руководитель отдела политологии фонда «Индем».
