Цивилизация
Готовиться к прошлой войне – дежурное обыкновение не только военных, но и политиков. Все великие революции имитировали антураж былых эпох: Великая французская – Древнего Рима (отсюда консулы, императоры), российская 1917 года – Великой французской (комиссары, Директория) и т. д.
Любая идеология – это попытка проецировать мифологизированное прошлое на настоящее, этим и объясняются неудачи излишне идеологизированных партий, ориентирующихся не на жизнь, а на «правильные» книжки.
Между тем, виражи истории каждый раз открывают нечто новое, выводя в победители совершенно неожиданных персонажей. Летом 1917 года политический класс России всерьёз опасался переворота со стороны монархически настроенных военных, переворот же учинили не правые, а левые. В начале 1930-х германская политическая элита вообразить не могла большего кошмара, нежели приход к власти коммунистов, а диктатуру в итоге установили нацисты. В России 1990-х главной страшилкой сезона был «реванш красно-коричневых», а реванш подкрался совсем с другой стороны – изнутри, а не снаружи: столь пугавший либералов авторитарный режим оказался не однопартийным, а беспартийным, точнее, псевдопартийным.
Всё это к тому, что
доминировавшие в ХIХ–ХХ веках идеологии – либеральная, социалистическая, консервативная – не годятся для адекватного выражения современных политических реалий. Каждая из них каким-то боком прислоняется к действительности, и ни одна не вписывается в неё вполне.
С этим вынуждены считаться и партии – сегодня никакая из них не замечена в идеологическом пуризме. Разумеется, в любой партии имеются свои ортодоксы и фундаменталисты, но не они делают погоду. Партии в целом и партийное руководство в частности активно эксплуатируют «чужие» идеологии, без стеснения заимствуя у конкурентов подходящие кусочки программ. В результате трудно найти партию, в чьей платформе не обнаружились бы следы всех трёх «основных» идеологий. Однако какое-то из направлений, как правило, всё-таки преобладает – ориентируясь на него, партию и относят к определённой части политического спектра.
Так, за «Единой Россией» (и «партией власти» вообще) закрепилась репутация центристской силы. Но подобный «центризм» есть не что иное, как ярчайший образец эклектики. В платформе ЕР примерно в равных пропорциях перемешаны элементы всех идеологических течений. Создание в партии трёх клубов – либерально-консервативного, социально-консервативного и государственно-патриотического – своего рода признание неизбежности такой эклектики. Но предъявлять «единороссам» претензии по данному поводу бессмысленно: единственное, в чём можно упрекнуть партию, так это в том, что, не являясь самостоятельным политическим субъектом, она загромождает и засоряет своими квазипартийными структурами политическое пространство.
По части же эклектики «Единая Россия» мало отличается от прочих партий – КПРФ, «Справедливой России», СПС, «Яблока», не говоря уже о ЛДПР. В их программах более явственно прослеживается какое-то одно направление, но в целом эклектика царит везде. Партия, рассчитывающая на успех у избирателя, не может игнорировать настроений широких слоёв населения, а эти настроения представляют собой переплетение стремления к индивидуальной свободе, потребности в порядке и надежд на социальную справедливость. Кто более точно угадает рецепт этой смеси, тот и улучшит свой результат на ближайших выборах (с поправкой, естественно, на «корректирующий» эффект административного ресурса).
Прогрессирующая атомизация сегодняшней российской оппозиции во многом связана с неспособностью последней осознать относительность и условность разделяющих её разногласий.
Взаимный поиск точек соприкосновения сплошь и рядом вязнет в желании самоутвердиться – причём на тех пунктах, по которым примирение исключено. Но это «партия власти» может позволить своим «клубам» сколько угодно сотрясать воздух спорами – от их «полемики» всё равно ничего не зависит. Оппозиции ради элементарного выживания следует договариваться, договариваться и ещё раз договариваться – и не только «на сейчас», но и «на потом».
Если посмотреть на европейские страны, более других преуспевшие в социальном, экономическом и политическом развитии, – Швейцарию, Австрию, Бельгию, Нидерланды и пр. — нетрудно обнаружить, что широкий идейный плюрализм соседствует там с умением партий и политиков находить компромиссы по всем мало-мальски важным вопросам общественной жизни. А. Лейпхарт предложил для политических систем такого рода название «консоциональная демократия». Политическая разноголосица в этих странах с течением времени лишь увеличивается, тем не менее, все основные партии представлены как в парламенте, так и в правительстве, формирующемся по принципу «большой коалиции». Участие во власти любых сколько-нибудь значимых меньшинств – один из факторов, обеспечивающих данным странам процветание. Однако необходимой предпосылкой устойчивости консоциональной модели является способность элит (а следовательно, и тех сегментов общества, которые они представляют) нащупывать почву для взаимоприемлемых соглашений. История знает немало примеров, когда попытки чисто механически внедрить принцип «большой коалиции» (Ливан, Кипр, Малайзия) проваливались именно из-за неготовности общества и элиты к компромиссу.
Впрочем, всякая модель демократии – и «консенсусная», и «мажоритарная» («вестминстерская») – предполагает некий минимум общественного согласия относительно основополагающих принципов политического поведения.
Возьмём в качестве примера Швецию, часто упоминаемую в связи с т. н. шведской моделью социализма. Дискуссии обычно ведутся вокруг того, насколько правомерно считать эту модель социалистической, и проходят мимо одной из её составляющих, которая представляет для современной России сугубый интерес, – а именно идеи государства – «народного дома», защищающего интересы всех без исключения своих жителей.
Успех Социал-демократической рабочей партии Швеции, более 40 лет сохранявшей статус правящей, не в последнюю очередь обусловливался характером её взаимоотношений с союзниками и оппонентами.
Очень показательно, что впервые СДРПШ сформировала правительство, не обладая парламентским большинством, по рекомендации правых партий, предложивших представителя социал-демократов на пост премьер-министра и поддержавших его голосованием в стортинге. И в дальнейшем социал-демократы, отнюдь не отказываясь от полемики с оппонентами, внимательно прислушивались к пожеланиям «чужого» электората. Определяя государственную политику, СДРПШ проводила консультации не только с «социально близкими» профсоюзами, но и с «классово чуждыми» ассоциациями предпринимателей. Именно вовлечение последних в переговорный процесс заставило социал-демократов отказаться от масштабной национализации: бизнесмены сумели убедить их, что негативные последствия этой меры куда очевиднее и неизбежнее, нежели потенциальные выигрыши.
Ещё более примечательны взаимоотношения СДРПШ с союзниками. С одной стороны, Крестьянский союз – до середины 1950-х годов постоянный участник правительственных коалиций – добивался повышения пошлин на импорт продовольствия с целью защиты «отечественного сельхозпроизводителя». С другой стороны, Союз потребителей – одна из наиболее авторитетных организаций, входивших в сферу влияния СДПРШ, – требовал снижения этих пошлин в интересах малообеспеченных покупателей. После долгих трёхсторонних переговоров выход был найден: пошлины было решено не повышать, но взамен дотировать те фермерские хозяйства, уровень дохода в которых ниже средней зарплаты в промышленности. Компромисс оказался оптимальным для обеих сторон: высокая конкуренция препятствовала росту цен на продовольствие, но потери фермеров частично компенсировались государством. Конечно, нельзя сказать, что шведским социал-демократам удалось выработать некий универсальный рецепт решения проблемы – в иных условиях запросто могло бы получиться и так, что за компенсациями для бедствующих приезжали бы на «мерседесах» молодые люди спортивного телосложения. Важнее другое – СДПРШ разработала механизм поиска компромисса: привлечение к переговорам всех заинтересованных сторон и принятие окончательного решения на консенсусной основе.
Никуда не уйти от широкомасштабных консультаций и российской оппозиции – особенно если она рассчитывает не только прийти к власти, но и выйти из порочного круга, когда любая попытка изменить правила политической игры заканчивается построением очередной «вертикали власти».
Опыт Национальной ассамблеи хорош хотя бы тем, что в её рамках наконец-то начали разговаривать друг с другом политические силы, до этого друг друга на дух не переносившие. Естественно, НА не свободна от глупостей вроде претензий на роль альтернативного парламента, составления проскрипционных списков, придумывания всякого рода чрезвычайных органов (Антифашистский трибунал) и т. п. Но главное не это, главное то, что оппозиция в кои-то веки отвлеклась от своего любимого занятия – лелеять взаимные обиды и культивировать взаимную вражду – и перешла к диалогу.
Разумеется, на Национальной ассамблее свет клином не сошёлся. Подобных переговорных площадок должно быть много – чем больше, тем лучше. Важны не столько немедленные результаты, сколько формирование новой политической культуры – культуры диалога и компромисса. Это вовсе не значит, что политики должны забыть о своих разногласиях; они просто должны помнить, что, акцентируя эти разногласия, они пытаются выиграть не грядущие, а минувшие сражения. Будущее же требует заключения и неукоснительного соблюдения некоего российского пакта Монклоа. У испанцев в своё время тоже плохо получалось договариваться; различные политические силы стремились к безоговорочной победе над оппонентом – в этом и крылись причины поражения как первой (1873–1874), так и второй (1931–1936) испанских республик. После того как в 1977 году основные субъекты испанской политики проявили волю к взаимным уступкам ради достижения общей цели, дела мало-помалу наладились.
У России вполне достаточно исторического опыта, чтобы понять: в игре на вылет побеждает не самый достойный, а самый циничный и беспринципный, проигрывает же общество в целом.
Пора перестать надеяться на приёмы боевых единоборств – против танка с голыми руками всё равно шансов нет. Пора учиться другой науке – науке договариваться. Когда число договорившихся превысит критическую массу, режиму не останется ничего другого, кроме как по-хорошему вернуть обществу узурпированные политические права. И от того, насколько крепкими окажутся достигнутые договорённости, будет зависеть, удастся ли обществу этими правами воспользоваться, или они уйдут к новому узурпатору.
Автор — руководитель отдела политологии фонда «ИНДЕМ»
