Цивилизация
На днях газета «Коммерсантъ», анализируя данные Росстата о росте зарплат государственных чиновников за первое полугодие 2007 года, пришла к интересному предположению о том, что в значительной мере нынешний прирост российского среднего класса связан с увеличением доходов именно этого социального слоя. Если эти предположения подтвердятся в ходе специальных исследований, то длительный процесс формирования отечественного среднего класса в очередной раз сменит свою траекторию.
На рубеже великих перемен конца 80-х — начала 90-х годов прошлого века советский, как многие называют его, «протосредний» класс был представлен в основном различными слоями инженерно-технической, научной и художественной интеллигенцией, работавшей в наиболее передовых по тем меркам производствах, а также в многочисленных НИИ и КБ, в сфере образования и культуры. Далеко не всем ее представителям удалось стать частью нового среднего класса в бурные 90-е гг. Тогда стержнем его «классообразования» стали крупные и средние частные компании, будь то банки, коммерческие фирмы, промышленные корпорации в экспортных отраслях, консалтинговые структуры или новые СМИ. Служба в них в качестве наемных работников среднего, а иногда и низового звена и открывала доступ в ряды возникающего среднего класса нового рыночного общества. Зависимость его преимущественно от крупного капитала и стала основанием уже ближе к концу 90-х, когда августовский дефолт 98-го низверг многих представителей этого слоя на более низкие этажи социальной лестницы, для высокомерной характеристики среднего класса как «олигархической прислуги». И вот теперь новый поворот: средний класс начинает расти за счет людей государственных, чиновничества.
На всех этапах своего становления — от полураспада советской административной системы до олигархического капитализма 90-х и сегодняшнего госкапитализма — отечественный средний класс в отличие от того, что под этим термином понимается в современных западных индустриальных обществах, никогда не обладал заметной экономической самостоятельностью.
Он все время от кого-то прочно зависел — сначала от социалистического государства, потом от крупного капитала, и снова от государства, правда, теперь уже от другого, «буржуазного». И эта зависимость вполне определенным образом сказалась на политической роли среднего класса в современной российской истории. Он так и не смог стать той силой, которая способна оказывать значительное влияние на политический процесс, на характер и направленность преобразований. Пожалуй, наиболее близок он был к этой цели в конце 80-х — начале 90-х. Именно тогда мощное демократическое движение, массовой базой которого и был позднесоветский «протосредний» класс, сыграло важную роль в демонтаже социалистической системы. Конечно, нельзя недооценивать интересы продвинутых слоев тогдашней номенклатуры, в процессе горбачевских реформ быстро осознавшей привлекательность новых перспектив, которые сулил им переход от социализма к капитализму. Однако без массового участия «протосреднего» класса этот переход если бы и состоялся, то не был бы столь стремительным и решительным.
У «протосреднего» класса, казалось, были все основания, чтобы стать главной движущей силой в строительстве нового общества.
Это и высокий уровень образования, и искреннее стремление по крайней мере многих его представителей создать в России более совершенный и современный общественный строй. Но этот романтизм не смог компенсировать отсутствие управленческих навыков и знания реальных механизмов функционирования государственной машины. Поэтому первые трудности на пути реформ так легко обратили многих активистов демократического движения конца 80-х на путь частного обустройства собственной жизни. По новым и писанным не ими правилам.
Кто-то пробился в новую элиту, кто-то оказался вне игры с разбитыми надеждами, но многие стали той самой «олигархической прислугой».
Конечно, как социальный слой она не могла претендовать на какую-то самостоятельную политическую роль. Но дефицит этого качества в значительной мере компенсировался иной востребованностью в большой политике. Положение новых российских элит в 90-е годы было довольно шатким. По крайней мере, они сами постоянно ощущали угрозу реставрации прежней общественной системы. Достаточно вспомнить фобии и страхи, которые сопровождали президентскую избирательную кампанию 1996 года, когда элиты материализовали образ этой угрозы в лице лидера КПРФ Геннадия Зюганова, который, по большому счету, даже тогда, на взлете реставрационных настроений в российском обществе, совсем не напоминал баррикадного революционера, ниспровергателя власти сытых и богатых. Для сохранения своей власти в условиях узости социальной базы элиты очень нуждались в поддержке. А в консолидированном виде ее неоткуда было получить, кроме как от формировавшегося среднего класса.
И это создавало иллюзию у средних слоев их реальной важности в деле укрепления нового общественного строя.
Иллюзия, впрочем, быстро развеялась после августовского дефолта 1998 года, когда элиты без тени сомнения пожертвовали его интересами ради собственного выживания. Именно тогда, в постдефолтовские месяцы, и сформировались у значительной части нарождавшегося среднего класса новые ориентиры. Вместо надежды на собственные силы стала возникать привычная вера в государство как в основу основ, опору опор. И вот теперь эта тенденция, если судить по данным Росстата, выходит на новый виток. «Государевы люди» постепенно становятся важным «отрядом», если не ядром среднего класса.
Что на сей раз это может означать для российской политики?
Очевидно, что никакой тяги к самостоятельности при таком развитии событий у среднего класса не возникнет. Более того, консервативные установки в его поведении и политических предпочтениях могут даже усилиться.
Особенно если параллельно с разбуханием госаппарата в российской экономике все более значимую роль станут играть и государственные корпорации. Для поддержания стабильности в обществе (или status quo?) это, может быть, и неплохо. Только вот в случае столкновения экономики с вызовами системного и структурного характера от такого социального слоя едва ли можно будет ожидать новых общественных инициатив и смелых управленческих идей.
Что на самом деле объективно будет способствовать усилению влияния маргинальных общественных слоев на политический процесс со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Противовесом такому, прямо скажем, не оптимистическому сценарию может стать лишь развитие хотя бы в отдельных неогосударствленных секторах экономики самостоятельного среднего и мелкого бизнеса, выросшего не из государственных «отводов», а спонтанно, в результате хозяйственной инициативы снизу. В таком случае это станет новой кузницей кадров среднего класса, который в отличие от прежних периодов истории наконец сможет получить то, чего раньше у него не было, — экономическую самостоятельность. Но пока это, скорее, пожелание. Очень хотелось бы, чтобы оно воплотилась в реальность.
