Цивилизация
Как устроен механизм воспроизводства нестабильности в Дагестане, в интервью «Газете.Ru-Комментарии» рассказывает заведующий сектором кавказских исследований Центра цивилизационных и региональных исследований РАН Энвер Кисриев.
— Энвер Фридович, какова природа обострения в Дагестане? Это следствие внутренних процессов или оно происходит под влиянием войны в Чечне?
— Я думаю, что обострение вызвано прежде всего внутренними процессами. Прошло уже много времени после социального переворота, начавшегося с распадом СССР. Выросло целое поколение людей, которые не жили в условиях какого бы то ни было, но строго определенного социального порядка. Оно росло и воспитывалось при полном развале всех устоев жизни. Они видели и слышали от своих близких о предательстве правящих, об обмане и ограблении, о насилии и бедствиях. Они чувствовали беззащитность перед насилием. В Дагестане из 2,5 млн жителей половина — это юноши и девушки нетрудоспособного возраста. У половины населения нет никаких представлений об устойчивом социальном порядке. Их социальность распространяется не далее близких людей. Какие у них могут быть представления о справедливости, общественном долге и т. д., когда они росли в атмосфере чудовищной аномии? Прибавьте к этому совершенно невозможную обездоленность. Нет работы, нет денег, нет никакой надежды, что, если продолжать жить и действовать так называемым законным образом, в перспективе такое положение может измениться. Не касаясь проблем старшего поколения — их отцов и матерей, родственников, соседей, других близких, я говорю только о молодых, кому необходимо реализовать себя, свою личность, отстоять свое «я». Какие возможности у них есть сейчас, какие условия предоставляет им их государство? Никаких!
Если исключить 5–7% представителей золотой молодежи — отпрысков тех, кому, скажем так, повезло в прошедшее лихолетье, остальные не получили сносного образования, а если получили, то не имеют возможности получить соответствующую работу, а если нашли, то это унизительное стояние у прилавка семейного ларька или какая-нибудь черная физическая работа на богатых. Только этим состоянием можно объяснить такое неожиданное обращение молодежи к религии.
Единственная идеологическая сила сейчас, способная морально укрепить и возвысить человека без всякой поддержки государства и обществу, идеалы которого разносятся телевидением и другими могучими средствами связи, — это религия, это ислам.
Религиозность позволяет реализовать свои сильные качества, которые не нужны обществу, обрести настоящих друзей, а с ними поддержку и уверенность в себе. Одна беда! Эта новая жизнь никак не может вписаться в легальные рамки современной жизни. Эта жизнь неизбежно нелегальная, точнее — криминальная. Этого требует противостояние гнусному статус-кво, необходимость поддержки своих единомышленников, требования иметь средства для существования.
Образуется мир других людей, и их становится все больше и больше. Только в Дагестане до 10 тыс. юношей каждый год заканчивают школы. Эти люди ненавидят нынешнюю власть, весь ее лживый порядок и презирают тех, кто сломался и деградировал под его нажимом.
Почему мы считаем вполне обоснованным, что наши «правоохранительные» органы охотятся на террористов-ваххабитов, как на диких зверей, а их звериная ненависть к нам, на наш взгляд, не имеет «законных оснований»? Они так не думают! Но самое страшное в том, что их становится все больше, а наш «легальный» мир становится все более жестоким и циничным.
Дагестан всегда был трудоизбыточным регионом. Малоземелье в горах и высокая рождаемость с неизбежностью создавали эту проблему. Но прежний режим принимал целый комплекс мер для снятия демографической нагрузки. Молодежь охотно шла в армию, ни один способный юноша или девушка не были лишены возможности получить хорошее образование. Были программы строительства сборочных цехов крупных заводов в горных селах. Наконец, перед горцем всегда была возможность поехать жить и работать на Север, в Сибирь, в другие страны. Всего этого сейчас не стало. Для обучения в вузах, в которых теперь не учатся, а тусуются, нужно много денег. Заводы уже давно стоят, армия — до сих пор привлекательная перспектива для дагестанцев. Мы один из редких регионов, который легко выполняет план сбора новобранцев. Но разве сейчас армия — школа жизни? Выезжая за пределы республики, дагестанцы — изгои, подвергающиеся унижениям.
В традиционном Дагестане никогда не было абсолютистских режимов. Традиционная политическая организация жизни дагестанца — это джамаат, нечто похожее на полис — город-госудаство со своими законами. Жители полиса — свободные граждане. При высоко развитом институте частной собственности имущественная дифференциация никогда не достигала пределов, угрожающих равноправным, демократическим принципам общежития. У нас никогда не было глубоких классовых различий, никогда не было отчужденной, изолированной от населения власти.
Нынешнее имущественное неравенство достигло фантастических, совершенно нетерпимых для нашего менталитета размеров.
Достоинству большей части населения угрожает гибель. Все это вызывает абсолютную нетерпимость к нынешней власти, ее ненавидят.
Поскольку альтернативы у людей нет, они начинают сбиваться в группировки в основном на религиозной основе. Как мне теперь становится понятно, только религиозная идеология — это единственная сила, способная сохранить достоинство, но ценой этому оказывается полный разрыв с миром того, что мы называем легальной добропорядочностью. Кроме того, группы, объединенные религиозной идеологией, очень сильны благодаря своей преданности и солидарности. Всегда найдутся силы, которым нужны такие люди. Их используют и правящие элиты, когда они разбираются между собой. Богатые мусульмане за рубежом считают своим долгом помогать братьям-мусульманам.
— Национальный фактор — легальная часть дагестанской политики. Как соотносятся национальные сообщества с религиозными?
— В настоящее время, когда решается вопрос о том, кто станет следующим руководителем Дагестана, «национальный вопрос» вновь стал активно обсуждаться. Но в жизни населения национальность не имеет и не имела у нас существенного значения. Те национальности Дагестана, которые мы знаем, появились со всей бюрократической определенностью только при советской власти, в рамках реализации «ленинской национальной политики». Конечно, в Дагестане существовали издавна и существуют сейчас известные всем национальности.
Но дагестанцы до революции не идентифицировали себя по этим национальным категориям, которые позднее были научно установлены по основе общности единства языка, территории и прочим так называемым этническим признакам.
В традиционном Дагестане основной категорией идентификации был своей город — джамаат, то, что называлось русскими аулом. Джамаатом называли все взрослое мужское население города-государства, принимавшее участие в государственных решениях, принятии законов. В этом смысле оно сходно с греческим понятием «демос». И джамаатская идентичность была основной. Далее идентичность распространялась на союзы политически и территориально близких джамаатов. В конце концов, все считали себя дагестанцами и мусульманами. Таких же понятий, как «аварцы», «лезгины», «даргинцы», до революции не существовало. Если посмотреть на политические процессы, проходившие после развала Советского Союза, хотя много говорили о национальностях — аварской, лезгинской, даргинской, в действительности политические группировки формировались на базе джамаатской общности. Проявилась подлинная, глубинная политическая идентичность дагестанцев.
— При обсуждении политического устройства Дагестана акцент делается именно на национальном составе органов власти.
— Это действительно так. На поверхности политической жизни ни о какой джамаатской идентичности речь не идет. Говорят о «лезгинском национальном движении», или каких-то «правах лезгин», или об «аварском народном движении, кумыкском, даргинском, лакском и т. д.
Говорили и говорят об этом много, но, когда доходило до дела, до реальных и серьезных политических действий, выяснялось, что, скажем, отдельные лезгинские группировки предпочтут вступать в союзы с группировками другой этнической принадлежности, против «своих».
Примеров таких кроссэтнических альянсов, направленных против «своих» по национальности, очень много. Я анализировал поведение многих политических группировок на различных выборах в Дагестане. И у меня много доказательств того, что «национальность» легко отступает на задний план, когда на повестке дня не риторика, а серьезные вопросы власти и денег. А вот что касается джамаатской идентичности, то она оказывалась всегда очень стойкой, по сути основной. Такие политические группировки я называю этнопартиями. Их лидеры и основное силовое ядро принадлежат одной «национальности», но постольку, поскольку принадлежат одному джамаату или союзу близких джамаатов. Во всем остальном это «настоящие» политические партии.
Никогда в Дагестане отдельная национальность не выступала как цельный субъект осуществления какого-нибудь серьезного политического проекта.
О национальных проектах иногда много говорят, но только на досуге. Но стоит назреть схватке за посты, за должности, за голоса избирателей, тут же начинает вырисовываться совсем иная картина. По этой причине, собственно говоря, Дагестан и не раскололся в 90-е годы, когда национальный суверенитет стал главной целью для многих. Дагестан даже не принял провоцируемую Москвой Декларацию о суверенитете, он остался единым и не пожелал отделиться от России даже декларативно. В то же время субъектами политического процесса на внутренней сцене стали этнопартии — единицы гораздо более компактные, чем «национальность», и действительно политически сплоченные.
— Видимо, джамааты, о которых мы слышим сейчас в выпусках новостей, — это не совсем то, о чем говорите вы. Как они соотносятся между собой?
— Теперь джамаатами в СМИ стали называть религиозные группировки незаконных вооруженных формирований. Это новое слово. А вообще, «джамаат» по-арабски означает «любое целевое собрание людей, общество». Эти группировки не обязательно однонациональны. Частично, когда ядро группировки из одного селения, то можно говорить о преобладании лиц одной национальности. Скажем, ядро джамаата «Ярмук» — это жители одного высокогорного балкарского селения. Но поскольку они действуют вне территории своего селения, как правило, в городах, то, конечно, организация утрачивает этнический или общинный характер. В него входят представители различных национальностей. Они напоминают террористические организации в России второй половины XIX века.
Это уже новое, городское явление, и религия здесь уже не традиционная, а сложная смесь религиозных традиций и «книжного» ислама.
Надо учитывать, что религиозные принципы имеют для них большое значение, поэтому общность национальности — фактор случайный, хотя и часто встречающийся. Такой джамаат — это единица и несколько очень близких единиц довольно длинной сетевой структуры, масштабы которой мало кто знает. Амиром они называют своего руководителя — лидера.
Что касается традиционного джамаата, этим словом называют и всех членов религиозной общины одного селения. Ее руководителем считается имам соборной мечети. В селении может быть много квартальных мечетей и одна главная, «соборная». В некоторых селениях могут быть особо уважаемые религиозные деятели — шейхи. Иногда решения джамаата влиятельнее, чем администрация села.
— Вы говорили, что обострение вызвано внутренними процессами, но некоторые эксперты говорят о том, что в значительной мере его провоцирует сформировавшийся политический порядок в Чечне. Каково влияние операции в Чечне на ситуацию в Дагестане?
— Во-первых, большинство дагестанцев воевало в Чечне и там реализовывало свои идеологические установки. Теперь там это делать невозможно. Из Чечни они вытеснены. Сейчас в Чечне идет партизанская война, и для такого рода войны очень важно быть местным жителем. Именно местные жители, семьи, тейпы, помогают и содействуют партизанским отрядам. Люди других этносов — арабы, дагестанцы, кабардинцы, карачаевцы — плохо вписываются в логику нынешних партизанских действий в Чечне. Местные жители не будут помогать чужим. Война сейчас идет уже не против России, а против нынешних чеченских властей, Рамзана Кадырова и других. Партизанская война — это война одних традиционных группировок против других традиционных группировок. Там дагестанцам делать нечего. Поэтому, естественно, поле их деятельности переносится в Дагестан. Это и производит впечатление «экспорта чеченской революции». В действительности это не Чечня экспортирует войну, а дагестанцы возвращаются к себе домой. Люди, которые сформировались на войне и умеют только воевать, никогда не оставят это дело. Таких очень много, целое поколение, потерянное для жизни. Потерянное и для себя, и для общества. Оно будет делать то, что умеет делать хорошо. Остановить их можно только одним путем — их уничтожением. И они это хорошо знают. Это огромная трагедия, которая потом будет осмыслена во всей полноте. Пока же потенциал ненависти только увеличивается.
Беседовал Евгений Натаров
