Цивилизация
Намедни сразу два московских театра, как сговорились, одновременно отыграли премьеру одной и той же давней пьесы Теннеси Уильямса, уже шедшей в Москве в кромешные советские времена в театре им. Маяковского, «Трамвай Desire», так, кажется, она называется в оригинале. Главную роль американского поляка Стэнли Ковальского играл тогда русский армянин Армен Джигарханян, и это придуманный самим Гончаровым оксюморон. Или жизнью.
Согласно литературной легенде, некогда, в конце 20-х, некий белый юноша нетрадиционной ориентации из города Нью-Орлеан по фамилии Уильямс, что соответствует нашему Сидоров, ни с того ни с сего стал писать прозу и пьесы, которые тут же полюбил Бродвей. Мы легко верим: полюбил так полюбил. Мы любим счастливые сказки, тем более что про ориентацию нам не говорили. Нам что, пусть переводчик Виталий Вульф, дотошно опускавший мат оригинала, как просил Минкульт, доносит до нас, масс, приглаженные тексты, не на баррикады же идти в его положении. Как, впрочем, и в нашем. Так в русском изводе, наряду с другими фигами в кармане, рискованные сочинения этого американского автора стали в брежневские времена едва ли не самыми востребованными на российской сцене, далеко обгоняя, скажем, «Любовь под вязами» или «Кремлевские куранты». Стареющие примы губернских столиц, уставшие стыдливо обнажаться в «Барабанщице», обожали показываться в «Орфей спускается в ад» или в «Кошка на раскаленной крыше» — играть любовь с глубоким декольте предстояло с недавно принятыми в труппу мальчиками. Афиши не только столичные, но и провинциальные пестрели ново-орлеанской фамилией. Уильямса ставили много больше Шекспира и Погодина, возможно по интуиции - за нашу и вашу свободу.
По прихоти судьбы, незаслужено постигшей некоторых американских в высшей степени достойных авторов, Уильямс, наряду с Хэмингуеем и Фолкнером, стал практически членом союза советских писателей.
Впрочем, тогда была мода на импорт, даже румынские стенки и чешские башмаки могли конкурировать у потребителя разве что с товарами из ГДР. Справедливости ради отметим, что Уильямс в этом ряду занимал все-таки самое достойное место.
Но история любит изгиб. По логике изменчивого российского вкуса во времена недолгого торжества здешней демократии Уильямса должны были бы забыть, как фигуранта бывшего репертуара. Что и произошло: мы долго не видели на афишах, скажем, советского прочтения «Стеклянного зверинца». Но смеркалось, как говорит сатирик Задорнов, нашлись новые переводы, пошли иные прочтения.
Пьеса «Трамвай «Желания» без дураков отличная. Классический вариант исполнения на Бродвее - Вивьен Ли и молодой Марлон Брандо. Лгунью сестру жены проститутку изобличает зять-поляк. Беременная молодая жена нервничает и бросается туда-сюда, есть что играть, поскольку - сострадание к падшим и семейная драма. Советский зритель рыдал, как в свое время и американский. Гордые поляки, члены СЭВ, кусали локти. Даже при Сталине грешная Соня Мармеладова наряду с безгрешным Матросовым была сквозь зубы разрешена и канонизирована, как униженная и оскорбленная монархией, здесь же роль последней играет мелкая буржуазия. Это - рафинад, классика, безусловный шик социально-реалистического театра, Брехту не угнаться, Таганке не справиться. Интересно только, отчего именно нынче постановки этого шедевра пошли гуськом, после многих лет забвения? Где Жэне? На худой конец Пиранделло? Тенденция однако, сказал бы критик, возврат к советскому репертуару, который, впрочем, тоже строился не без внутреннего парадокса.
Все дело, конечно, в «новом прочтении». Ставили же всю жизнь Грибоедова «по-новому», лет двести, Фамусов уже давно носит звезду Героя социалистического труда. Поизгалялись над Гоголем, заново прочли все, что осталось - вплоть до Шатрова. Вот и Гета Яновская в ТЮЗе чуть рассиропила пьесу Уильямса в обратную сторону - у нее брутальный поляк скорее жертва сестер-стерв. Наверное, в пику засилью феминизма в сердце и из сочувствия полякам, чтоб не сгнили. Либерально, со вкусом, политкорректно и полиэтнично.
<1>Но мы не о ТЮЗе, Яновская - честь нашей сцены, мы коленопреклоняемся и целуем руку, если дозволят. Мы говорим об общей тенденции. Помните, во времена послаблений театральные юноши открывали для себя Ионеско и Беккета. Под партой читали манифесты Арто и Солженицына. Продвинутые бегали на «Служанок» в исполнении Виктюка обустраивать Россию. Веяло ветром гомосексуальной свободы и политических перемен. Уильямс стал старомоден, как бабушкин комод, низвергатели добрались даже до его наследника Олби. Все бродило, голуби клали на памятник Островскому у Малого. Васильев, как алхимик, добывал театральное золото в подвале на улице имени большевика Воровского. Кипело. Казалось, еще чуть - газета «Коммерсант» скажет последнюю правду. Намеком на то был твердый знак, как верный признак. В ожидании женщины не рожали детей. На дворе было новое тысячелетие.
Человека, который предсказал бы, что драматург Теннеси Уильямс, пусть в новом переводе, опять заполонит афиши, сожгли бы на критическом либеральном костре.
Заполонил однако. Двусмысленности, в отличии от сказанного прямо, любят повторяться. Но всю подспудную страсть Уильямса все равно не играют. Быть может, русская традиция намека, как в популярной рекламе о десяти баксах, которые не лишние, неистребима. Быть может, мы жаждем недоговоренности. Мы ждем намека, но морщимся от прямого призыва. Мы - латентны и неловки. В конце концов, у нас есть в запасе Рощин и Мольер. Пусть мы не умеем жить открыто, но зато как мимикрируем. Может быть, и на этот раз пронесет.
