Цивилизация
Мне пришло приятное короткое приглашение. Старинная подруга--художница пригласила в поселок Переделкино. Открылась выставка в ресторане, который не так давно украсил это место. Я давно люблю это место, но там отродясь не было ресторанов - не считая «Сетуни», но это уже за границей. Сейчас появился. Ресторан неплохой, художница отличная. Все сошлось одно к одному. Это хорошая новая история — устраивать выставки в ресторанах. До этого там пели, танцевали, подавали котлеты. Не мы, посетители, танцевали, а кто-то на сцене. А теперь вот начали вывешивать полотна.
Художница поочередно живет на Оке и рядом с Киевским вокзалом. Пишет картины маслом. Пейзажи. Иногда приглашает в гости. В Тарусе можно купаться, загорать, разговаривать. Смотреть на ее работы. Это хорошая техника. Картины моей подруги отбрасывают тусклый блеск, как старинные зеркала. Она пишет детей, салат и цветы. В ее натуре есть возможность выбора. Она не пишет дядек с пистолетами, потому что, скорее всего, не любит агрессию. Она готова с утра до вечера украшать мир, а не писать то, что его разрушает. Интересно, что ее картины зачастую готовы покупать люди с оружием, но это к слову, о том, как противоречиво мы живем.
Удивительно, что нам очень трудно украшать помещения. Даже самый прекрасный натюрморт не может порой скрасить унылый интерьер. Не хватает света. И, боюсь, не хватает восхищения. Картины Анны Бирштейн восполняют эту нехватку. Я говорю это не только потому, что они висят у меня на стене и украшают мое скромное жилище. Они могут осветить даже природу. В этом месте, уверен, меня схватят за руку, поймают на том, что я рекламирую художницу. Я бы и рад, но она в рекламе не нуждается. Чтобы меня не укорили, я готов здесь же и сейчас признаться в любви ко многим другим моим подругам-художницам: Татьяне Назаренко, Наталье Нестеровой, Нателле Тоидзе. Я люблю их не просто потому, что они красивые женщины, а потому что на каждую из их картин готов смотреть часами, как на «Боярыню Морозову». Я не устаю радоваться тому, что я живу рядом и могу поцеловать руку этим невероятным мастерам. А кое-кто из них может быть подставит мне и щеку. Я знаю, что пройдут годы, и эти работы будут выставлены в лучших музеях мира. А сейчас мы с их авторами можем вот так запросто чокнуться бокалами на пленэре.
Когда я смотрю на лица своих друзей, я не могу отделаться от мысли о том, как просто и сложно устроена жизнь. О том, что я могу вот так, на лужайке, улыбаться Наташе Нестеровой, понимая, что я улыбаюсь гению. Иногда мне хочется подумать и о том, как она смотрит на меня. Надеюсь, она видит во мне простого зрителя, который очарован. В конце концов, не только мне нужен гениальный художник, но и ей простой человек, который восхищен. Поэтому мы выходим на пленэр. И она, и я…
«Завтрак на траве» был написан никак не случайно. Мужчины во фраках и обнаженные женщины на фоне реки есть замечательная метафора того, что надо творить на воздухе. «Натура» — это не просто место действия, это витамин для художников. Когда человек с кистью в руке видит, как перед ним пейзаж перечеркивает пролетающая птица, его картина невольно оживает. Ведь в мастерской птицы не летают.
Но если художнику так важен живой пейзаж, то логично предположить, что его полотна должны выставляться на свежем воздухе. Поэтому в этой акции Анны Бирштейн есть большой смысл: она вынесла на улицу натюрморты, которые были написаны в мастерской.
В этом жесте есть обратное движение: Анна срезает ветви в саду, приносит их на веранду, ставит в вазу, любуется ими, и пишет свои натюрморты. Едва натюрморт просох, она выносит картину в сад - туда, откуда эти ветви и цветы были взяты.
Это очень художнический жест. Было бы неплохо, если бы все, кто пишет картины, сочиняет музыку и книги, отдавали почести тому, что их вдохновило. Трудно судить о том, что думают растения, но есть надежда, что они за это поклонились бы. С этой точки зрения очень опасен портрет - те, кто послужил им натурой, редко бывает доволен. Может быть, поэтому на современных выставках портретов все меньше и меньше. Человек и его красота все реже становятся объектом восхищения. А ведь совсем недавно запечатление человеческих черт и линий человеческого тела считалось критерием состоятельности художника.
Грешно об этом говорить, но у меня в квартире висит мой собственный портрет работы Анны Бирштейн. Признаюсь, она не сразу мне его отдала, как будто несколько стеснялась. Между тем, она свою работу выполнила мастерски. А вот в том, что я там слишком хорош, я несколько сомневаюсь. Но речь, конечно, не об этом изображении, а о сложных взаимоотношениях мастера и натуры. Портретируемый исподволь поглядывает за художником, художник смотрит на него неистово. Когда я вспоминаю своих друзей художников, ловлю себя на том, что подчас хочу с ними поменяться местами. Я вижу их лица, осененные вдохновением, и мне становится стыдно за свою унылую позу объекта изображения. Если бы я умел, я запечатлел бы эти сжатые губы, эти набрякшие скулы, и этот напряженный взгляд. Потому что нет ничего прекраснее, чем черты человека, преданного своей работе.
Я бы хотел с ними поменяться местами еще и потому, что художник, пишущий твой портрет, как бы отрешается от тебя. Если сказать грубо - он перестает быть твоим другом. Те высшие силы, которые в этот момент призывают его, не оставляют места земным чувствам. Ты для него становишься натюрмортом. Но неминуемо наступит миг, когда он отложит кисть и улыбнется тебе. Отстраненность отступит, вы опять станете друзьями, а может быть и братьями. Минута, когда вы смотрели друг на друга с разных сторон, прошла, вы снова вместе, и пора наливать. Но дело в том, что и эта минута никогда не забудется. И те слова, которые вы сказали друг другу, чокнувшись после нее, останутся тоже. Потому что любовь не умирает, дружба становится только крепче, и нет ничего лучше, чем делать это на пленэре.
Автор — обозреватель «Независимой газеты», специально для «Газеты.Ru-Комментарии».
