Цивилизация
О том, на что направлен прогноз военно-политической обстановки, представленный на этой неделе Генеральным штабом в интервью «Газете.Ru-Комментарии», рассуждает руководитель российского представительства Центра оборонной информации Иван Сафранчук.
— Иван Алексеевич, Генеральный штаб представил прогноз военно-политической и военно-стратегической обстановки, который констатирует отсутствие угрозы прямой агрессии против России.
— В заявлении о том, что для России нет угрозы крупномасштабной внешней агрессии, нет ничего нового. Этот тезис присутствует в действующей военной доктрине, которая принята в 2000 году. Был этот тезис и в предыдущей военной доктрине, принятой в 1993 году. В тоже время в своем выступлении после трагедии в Беслане В. Путин сказал: «Одни хотят оторвать от нас кусок пожирнее, другие им помогают. Помогают, полагая, что Россия, как одна из крупнейших ядерных держав мира, еще представляет для кого-то угрозу. Поэтому эту угрозу надо устранить. И терроризм — это, конечно, только инструмент для достижения этих целей». Из слов президента явно следует, что внешние угрозы есть, они серьезны, а Россия расслабилась. Как сказано в том же заявлении после Беслана: «Мы перестали уделять должное внимание вопросам обороны… А слабых бьют».
Мне лично слова президента в этой части представляются неправильными. Но президент их сказал. Он не назвал внешних врагов России, но дал понять, что их знает, даже намекнул, что это не пресловутые террористы, а… Дальше президент взял себя в руки и тайны не выдал. Но сказал достаточно, чтобы консервативные комментаторы четко договорили: Америка, НАТО — вообще Запад.
В общем, различные заявления политического и военного руководства стыкуются не очень хорошо. Видно, что в головах высших чиновников и военачальников бродят разные мысли. Вот и имеем вместо четких политических установок для военных систему полунамеков и противоречий: то есть угрозы и даже враги, то нет.
— Генерал Юрий Балуевский говорит, что у армии «есть уникальная возможность как бы разогнуть спину». «Экономические возможности государства позволяют это сделать», — подчеркнул генерал. Означает ли это необходимость наращивать военные расходы в связи с сокращением военной угрозы? И как такое увеличение согласуется с увеличивающейся против обещанного непрозрачностью военного бюджета?
— Не знаю насчет экономических возможностей страны, а вот финансовые возможности бюджета действительно позволяют наращивать расходы на оборону и безопасность. Подчеркиваю, что это не экономические возможности страны, а случай — высокие цены на нефть. Бюджет безопасности действительно растет постоянно с 1999 года: большой скачок расходов был в 2000 году, потом в 2001–2004 годах темпы роста замедлялись, и вот на 2005 год бюджет опять резко увеличен. В бюджете 1999 года на оборону была заложено 93 миллиарда, в 2005 году — 526 миллиардов. Это в текущих ценах. С учетом инфляции рост примерно в два раза.
Как это связано с угрозами? Если коротко, то никак. Вообще, если прочертить две кривые: одна — расходы на оборону, а другая — формализованное восприятие угроз, то никакой корреляции между ними нет.
Например, в 1994 году расходы на оборону резко выросли — с каких таких внешних угроз? Если кто думает, что это из-за первой чеченской компании, то сразу скажу — нет. Запланировали увеличить расходы в бюджете, еще когда его принимали, то есть за год до начала войны в Чечне. Скорее, это были внутренние факторы — компенсация военным за лояльность осенью 1993. Впрочем, как исполнили то планируемое увеличение расходов — все равно неизвестно: в те годы не было системы отчетов об исполнении бюджета. Потом, в 1995–1997 годах, Россия постоянно заявляет об опасности расширения НАТО — вот она, внешняя угроза, вроде бы. Военные расходы действительно растут за три года примерно на 25%. Потом обвал 1998-го и 1999-го. В результате в самый антиамериканский, антизападный год, 1999-й, да еще и на фоне новой чеченской кампании расходы на оборону на абсолютном минимуме для России после 1992 года. Дальше история постоянного роста. Но это рост военных расходов на фоне официальной дружбы Путина и Буша, стратегического партнерства с США, НАТО, Китаем, ЕС и т. д. В общем, корреляции расходов и угроз не видно.
Можно говорить о том, что размер расходов российского бюджета на оборону определяется не оценкой внешних угроз и расчетами затрат на их сдерживание, а простой формулой — даем сколько можем.
Долгое время военный бюджет воспринимался как вид откупа гражданских от военных: вот вам, военные, столько-то денег (сколько можем), и сидите тихо (в смысле не лезьте в политику), осваивайте. Деньги осваивались, всегда было мало, результат - ноль: армия, по большому счету, слабая, ни с одной высокотехнологичной армией воевать не сможет. Одна надежда — под ядерным зонтиком отсидеться.
Пока расходы на оборону не будут всеми — и политиками, и военными — восприниматься как инвестиции в безопасность, ничего путного не выйдет.
А для того, чтобы воспринимать эти деньги не как «расходы на оборону», а как «инвестиции» в оборону, надо четко понимать, от каких угроз и со стороны кого политики хотят, чтобы армия прикрыла страну. Таких четких формулировок нет, вот армия и говорит: ладно, мы тут пока своими делами займемся (спину разогнем), благо деньги есть.
Отдельный вопрос — это прозрачность военного бюджета. В 2000–2004 годах на фоне увеличения расходов увеличивалась и прозрачность бюджета. Не всегда адекватно, часто прозрачность увеличивалась только формально. Например, решили, что такой-то процент строк военного бюджета должен быть не секретным. После этого строки, которые и так были несекретны, начинали дробить, тем самым увеличивая общее количество строк бюджета, а автоматом и процент несекретных. И, тем не менее, бюджет становился более прозрачным.
Но с этим покончено в бюджете 2005 года. В этом году резкий откат к закрытости.
Просто как пример: в запале в этом году всю ведомственную классификацию расходов бюджета сделали секретной. Отдельно хочется сказать, что вопрос открытости расходов на оборону никак не связан с гостайной. Есть закон о гостайне, есть указ президента. Так вот, законодательная база по гостайне не менялась уже много лет, а прозрачность бюджета в эти же годы менялась очень значительно.
— Какими образом заявленная необходимость активной технической модернизации армии согласуется с сохранением ее архаичной структуры, как эти две линии могут сосуществовать и чем это может обернутся, если представить, что действительно армия будет активно перевооружаться?
— Простое увеличение расходов без дальнейшего реформирования армии и без изменения системы принятия военно-стратегических и военно-технических решений приведет только к успешно-неэффективному осваиванию любых выделенных средств.
На какие конкретно программы вооружений потратить бюджет — решают генералы в Минобороны. Из соображений секретности их стратегические соображения — почему они предпочитают одни системы вооружений другим — остаются доступны только очень узкому кругу лиц. И эти люди никому не подотчетны политически. Единственный контролер — это их совесть.
Гораздо эффективнее, если парламент напрямую будет расписывать, на какие системы вооружений тратить какие средства.
Тогда эксперты и разработчики вооружений будут парламенту доказывать качество и, что очень важно, необходимость своих разработок. И парламент решит: это оружие нужно, а это нет, а это хотелось бы, но дорого, а это дешево, но и даром не нужно. Простой пример. В прошлом году Россия испытала оружие, задача которого — преодолеть американскую систему ПРО. И теперь его собираются закупать. В США испытания ПРО не вполне удачны, демократическая администрация вообще может резко свернуть эту программу, когда придет к власти. Россия же при этом сейчас собирается тратить деньги на закупку (подчеркиваю: не на разработку, а на закупку) оружия, которое может понадобиться через 7–10 лет успешной программы ПРО. Какой в этом смысл — никто российским налогоплательщикам не объясняет.
— Что означает тезис о смещении акцента применения военной силы с задач военно-политического на задачи экономического плана?
— Скорее всего, Балуевский имел в виду, что по американскому опыту видно: вооруженные силы решают не только военно-политические проблемы, но и экономико-стратегические. Например, контролируют нефтеносные районы или маршруты транспортировки нефти.
Вопрос это деликатный вот в каком смысле. В русской традиции умирать за Родину — почетно, а вот за презренный метал (за чей-то бизнес, пусть даже этот бизнес очень нужен стране) — совсем другое дело. Не исключено, что при развитии этой темы начнут раздаваться голоса, что солдаты будут гибнуть за интересы «толстосумов». Как в 1997 году министр Родионов разоткровенничался: они, мол, на Канарах, а мы за них умирать должны. Такие настроения, к сожалению, широко распространены. И с ними придется считаться.
Беседовал Евгений Натаров
