Цивилизация
Искусство
Совещание у президента походило на показательное выступление талантливого драмкружка.
Вице-премьер Жуков докладывал там вкратце, что, несмотря на определенные успехи, кто-то кое-где порой налоговый толкует кодекс. Который все еще местами это позволяет. А потому во избежание необходимо четко определить порядок, разработать перечень, разграничить сферы и зафиксировать. Вид у вице был такой, как будто он идет по заминированному полю или в стул под ним пускают временами переменный ток, а его задача, ничем не выказав того наружно, договорить свой прогрессивный монолог. Чего хотя бы ему стоили слова о том, что, дескать, налоговики должны давать рассрочку должникам, чтоб тех не обанкротить. Мысль, в принципе, в отрыве от контекста тянула на расстрел, и «вице» это чувствовал всей кожей.
Вице-премьер зачитывал откуда-то из глубины себя, что предлагается создать спецподразделения для рассмотрения жалоб, что нужно четко обозначить рамки, которые, хотя и есть в законе, на деле не работают. Президент же слушал его, взглядом исподлобья выражая и каждым мускулом лица предельно напряженное вниманье. И каждая черта в нем говорила, что речь идет сейчас о наисложнейших вопросах госуправления и регулирования, в которых крайне опасно как перегнуть палку и нанести неоправданный вред участникам экономической деятельности, так и необоснованно ослабить государственный контроль. Лицо президента, собственно, выражало то, что пройти между двумя этими ошибками — почти невыполнимая задача, и вот все напряжение ответственности, необходимой для ее решения, мы можем наблюдать в этот момент в прямой трансляции. И быть уверенными, что выход будет найден.
Они ведь говорили о ЮКОСе. То есть не о нем. То есть... как бы это объяснить. У русских — склонность к метасемантике. Говорили о нем, но именно вот так, чтобы все поняли, что не о нем, что как бы вещь такая и слово даже не существуют. Ведь если бы они (ну, вещь и слово — ЮКОС) существовали, то эти люди, конечно, не решились бы сказать все это под телекамеры, ну, как-то неудобно. Но так как они решились, и так вот запросто об этом говорят, то значит... что не о нем. И нет «проблемы ЮКОСа». А просто — идет работа по отлаживанию механизмов рынка.
Теперь понятно драматургическое напряжение сцены? Реально круто. Или вот пример попроще. Представьте, что в кино или в театре по пьесе — сцена в церкви. Но все актеры (авангардизм) играют конкретно голые. Там прихожанки, пастор, внезапно озаренный открывшейся духовной истиной герой. Все. Но сцена между тем должна идти так, как по пьесе. Как будто бы в мантильях и жабо.
Сыграть, не помня про себя то, что видно всем, и убедить их тоже, что дело здесь не в срамоте, а в силе духа. Вот таково искусство.
Метафизическая школа в политике. Работа на контрасте слов и дела. Ошеломленный зритель не понимает — как? Следит за шоу. Шоу зажигает. Зло есть добро, добро есть зло, летим, вскочив на помело. Важней всего — инвестиционный климат.
Практика
Вообще-то, у вице-премьера Жукова была неразрешимая задача. Ему не позавидуешь. Ведь только в страшном сне и в неком зазеркалье можно счесть то, что он читал, либеральными новациями в практике налогообложения. Вице старался сделать что-то в пользу бизнеса, но так, чтоб не связать никому руки. Пройти между двух не, как учит президент. Не ошибиться. И в предложениях своих все время упирал на досудебные согласительные процедуры. Это слово звучало минимум три раза. Почему? Понятно. Ведь «дело ЮКОСа» обрушило вчистую судебную налоговую практику. Ведь не напишешь секретного определения Верховного суда, что прецеденты в разбирательствах по «делу ЮКОСа» не могут быть использованы для обоснования... И не предложишь это на совещании у президента. И как под телекамеры наглядно показать, что торжествует здравый и взвешенный подход? Не чтением такой вот директивы.
А потому вице-премьер пытался забюрократизировать процесс. Создать систему многих окон.
Он предлагал, к примеру, в налоговых инстанциях сформировать «спецподразделения» для работы с жалобами на доначисленные суммы. Тут, конечно, странно предположение, что люди в тех спецподразделениях будут из другого теста, чем кое-где порой перегибающие в суммах их коллеги. И замысел вице-премьера, видно, был в другом: ведь если проверяющие службы живут с наездов, то жалобным спецподразделениям пусть жалобщики и заносят. Свои претензии. Конечно, полумера, но стремление к добру и плюрализму все же налицо. Одни живут с претензий, другие с жалоб — сдержки и противовесы.
Второе предложение вице-премьера в том же духе. Суть его в том, что размер налоговых претензий должен быть ограничен для каждого уровня налоговой инстанции. То есть, посчитав все беспристрастно, налоговый инспектор может выставить лишь сумму в пределах своего лимита, а о большем он должен доложить начальству, и оно решит. Здесь все логично. Это «вертикаль» в реальном действии. Маленькую фирму прищучить может и районная инспекция. Если куш побольше, то при участии начальства. Суммы возрастают согласно с рангами. Стремление к порядку налицо. Такого случая, как с «Вымпелкомом», что вот районный дядя пришел, пересчитал, напутал — и прощайте АДР с нью-йоркской биржей. Дядя оттянулся, сыграл в непонимайку, взятки гладки. Такого — не будет больше.
Система хороша. Все тут решается между своих, все по ступенькам, ниточки наверх — от младших к старшим. Но в том-то и беда. В такой системе принять решение, скажем о ЮКОСе, мог бы только ... Путин? Или кто еще? Чтоб $27 млрд насчитать и впарить без рассрочек. Так не годится, чересчур прямолинейно. Без прикрытия. Надо доработать, чтоб не терялась гибкость механизмов. Так и порешили.
мораль
<1>Андрей Илларионов умеет удивлять. Роль анфан терибля, юродивого от системы не так проста, как кажется. Тут мало лепить, что вздумается, фрапировать и делать жесты. Все это свойства клоуна. Юродивый же должен быть кроме всего прочего привержен неким мыслям, каким-то истинам почти маниакально, до фанатизма. И эта вот неадекватность веры, его негибкость в применении к реальным обстоятельствам, как будто даже ограниченность ума в обычном понимании и позволяют ему порой сказать то, что все знают, но не могут ни сформулировать, ни вслух произнести.
Андрей Илларионов сказал ту мысль, простую, как мычание, которая и многим была как будто бы ясна, блуждала рядом, но выглядела столь экстравагантной в конкретных обстоятельствах и столь невоплотимой в реальности, что и додумывать ее казалось неуместным и даже странным, не то что вслух сказать.
Мысль о том, что краденое нужно возвратить. И нет другого способа закрыть историю, перевернуть страницу.
Что это, как заноза, вроде, небольшая вещь, но все меняет. Смысл слов, намерений и самых ясных, отчетливых, казалось бы, идей и планов. Все отливает тут каким-то лживым светом и смахивает на тот же драмкружок. Или, к примеру, вот при вас избили человека, и говорят: ну, что, чайку? поговорим о деле? жизнь продолжается и важно исключить эксцессы ... на будущее, вместе поработаем над этим. И вы, подсев к столу, уже немного соучастник, а не свидетель.
Да, конечно, скажут: а что же ЮКОС? как насчет «вернуть украденное» ими? Эта логика вполне имеет право на существование, но уж тогда давайте так и запишем, и определим хоть как-то, что считать украденным, и будем возвращать по списку. Тут будет хоть что-то похожее на государство, какой-то договор о различении добра и зла. Рубеж какой-то общий для всех нас. Для нас и них. А иначе, как ни крути — грабеж. Подстава и подстава. И все про это знают. А смысл всех действий — это, напрягая силы, делать вид, как будто ее не было и нет. Пред зрителем, который знает, что она была.
