Цивилизация
Не особенно, кажется, сформулированная, но всеми разделяемая надежда состоит в том, что у нас все-таки две экономики. Одна — это «стратегические» доллароносные отрасли, источник легко снимаемой ренты, которую легко вывести за рубеж или пустить на поддержание административного ресурса. Вторая — это брокерские конторы и автосборочные предприятия, бутики, потребительское кредитование, мегамоллы, ипотека и прочие источники небольших повседневных радостей.
Первая из этих двух экономик завязана на власть и служит объектом постоянного передела, нравы здесь в лучшем случае китайские; похоже, что здесь даже убивают. Вторая — торжество хромированного западничества, перспективный и цивилизованный потребительский рынок, прекрасная новая Россия, в которой хочется жить и работать. Всякому понятно, конечно, что вторая невозможна без первой: не будь трубы — откуда бы еще взялась ежечасно возрастающая покупательная способность населения? Тем не менее на уровне стилистики контраст между этими двумя экономиками столь велик, что от иллюзии трудно избавиться: ну да, делят трубу — так ведь у нас так и заведено, на то она и труба. Такая вот она, первая экономика, со своими правилами; ну не закроются же теперь по этому поводу супермаркеты.
Весь уклад жизни сейчас построен на предположении, что при любом повороте политических процессов в стране они не затронут консьюмеристскую повседневность с ее обещанием каждоминутного прогресса.
А если и затронут, то «цивилизованно» — не матросским штыком, а через какую-нибудь девальвацию или благопристойный обвал на фондовом рынке.
Прошлая неделя стала, пожалуй, пиком локального политико-экономического кризиса: новые многомиллиардные претензии к ЮКОСу, предложения «отдать акции государству», страшная среда, когда казалось, что за «Гутой» провалится и «Альфа». Но странное дело — даже на фоне всегдашнего летнего бестемья, когда новостные ленты приносят отчаявшимся редакторам лишь сообщения о новорожденных детенышах панды и прочие «Oddly enough», эти катаклизмы не породили первополосной истерики в западной прессе. Узнать ли «всю правду», насладиться ли изобличениями путинской диктатуры хотел читатель — ведущие мировые СМИ предлагали ему лишь сухонькие заметки из тех, какими у нас отмечают очередную нестабильность в Нигерии.
Ну, бог с ними, с газетами. Вот канцлеру Шредеру вся наша банковско-нефтяная трагедия не помешала приехать на встречу с президентом Путиным — ходатайствовать, так сказать, за немецкие компании. Путин Шредера выслушал, обещал помочь, немецкие газовики уже готовятся к плодотворному и взаимовыгодному партнерству с «Газпромом». Siemens пока своего не добился — Путин вроде бы не одобряет покупку иностранцами стратегических и вполне успешных «Силовых машин».
А представитель Госдепа, как выяснилось, думал, что Ходорковского уже давно выпустили… ах, не выпустили? Ну, очень жаль. Миноритарные акционеры в США тем временем подают один за другим иски против совладельцев ЮКОСа, а крупнейшие нефтяные конгломераты почти открыто обсуждают с Кремлем покупку то ли обломков самой компании, то ли оторванной у нее «Сибнефти».
Это не оппортунизм — это тенденция.
У нас еще с Нового года установилась мода сравнивать Россию то с Венесуэлой, то с Колумбией. Это, однако, все поэзия: ну что мы там, в самом деле, знаем о Колумбии! Другое дело, что начиная еще с прошлого лета глобальные инвест-банки и аналитические конторы без особой помпы перевели Россию из категории «стран с переходной экономикой» в категорию развивающихся стран.
Смерть транзитологии была вполне ожидаемой: после вхождения в Евросоюз считать восточноевропейские государства «переходными экономиками» становится неловко, а состояние дел в советских республиках как-то не очень похоже на переход куда бы то ни было.
Россию теперь сравнивают не с Венгрией и Польшей, а с Китаем, Бразилией, Индией — и нам это даже нравится.
Пожалуй, что именно этой сменой парадигм и объясняется слоновье спокойствие заграницы по поводу наших кризисов. Раньше все эти построения управляемой демократии воспринимались на фоне предполагаемого «перехода» от коммунизма к рыночной демократии и потому вызывали тревогу. Теперь идея перехода и связанные с нею риски «возврата» или «распада» отмерли за неактуальностью, и глобальные игроки оперируют в привычных им условиях развивающихся стран, где обычно действительно существуют две экономики, действующие в них правила игры известны, с кем договариваться — понятно. Соответственно, пропадает и фрустрация по поводу неожиданного отсутствия убедительной судебной системы:
все политические риски уже заложены в стандартный бизнес-план.
~Собственно, в ту же сторону эволюционируют и московские настроения. Буквально на глазах ставшая привычной за последние пятнадцать лет обращенность в будущее («Вот проведем сейчас перестройку-реформы!») куда-то исчезла. Все, что остается умеренно политизированному обывателю, — это надежда на построение нового торгово-развлекательного центра и снижение ставок потребительского кредитования на процент-полтора. И то и другое, разумеется, рано или поздно произойдет: инвесторы любят развивающиеся страны. Профессиональная шутка американских инвест-банкиров: Мексика — страна будущего. И всегда ей будет.
