Цивилизация
Что бы там ни говорили литературные критики, но стеб — это нынешний вчерашний Большой стиль. Ну как социалистический реализм в предыдущую эпоху. Недаром мэтры этого направления нынче в невероятном фаворе, как некогда Чаковский или Проскурин: о них за океаном пишут диссертации, сами авторы читают лекции в заграничных университетах, у них берут автографы студентки филологических факультетов педагогических университетов. Все записные отечественные стебальщики скоро будут с Государственными премиями и со звездами Героев труда: от Александра Проханова до Владимира Сорокина.
Но стеб — стиль бронзовеющий, стареющий и усыхающий на глазах. Кстати, в издательстве «Ад Маргинем», скажем, уже, кажется, сообразили что к чему, раз издают Проханова в одной серии с «Майором Прониным» и Шпановым. То есть ставят в один ряд большой стиль и последовавший за ним — пусть и поменьше. Ну как в музее: в одном зале — импрессионисты, в другом — кубисты. На то и музей, чтобы добросовестно представить историю.
К слову, отчего-то наш отечественный кондовый стеб было принято обзывать иноземным термином «постмодернизм» — додуматься ж до такого: где Пелевин, а где Умберто Эко!
Впрочем, скорее всего, это делалось не просто так: мастера русского стеба отнюдь не простачки — просто-напросто надо же было как-то втолковать, что к чему, доверчивым западным славистам, переводчикам и издателям. Так что этикетка была выбрана верно, служила лучшему продвижению на экспорт и упрощению конвертации гонораров. Но это лейбл вчерашнего дня, брэнд не первой свежести.
Как и должно быть по законам естества, на смену отжившему — новое. Для этого нового еще не придумано названия, не подобран термин, однако поступь его явственно слышна. Более того, услышана чуткими издателями, книгопродавцами и, что называется, продвинутыми читателями. Новый стиль уже входит в моду, танцуя на костях доморощенного литературного «постмодернизма».
Вот два кирпича, изданные некоторое время назад двумя известными издательствами: роман Павла Пепперштейна «Мифогенная любовь каст» в том же «Ад Маргинем» и не менее увесистый «Красный Бубен» Белоброва — Попова, который, как говорили прежде, подарило читающей публике издательство «Лимбус Пресс». Кстати, в первом томе у Пепперштейна тоже был соавтор, ко второму, по-видимому, иссякший, если не надорвавшийся: такой труд тяжел, как у каменотеса.
Соавторство в этом стиле отнюдь не случайно, более того — едва ли не обязательно: новый безымянный стиль созидается командным способом, бригадным подрядом и конвейерным методом.
Он не только безымянен, но и принципиально безличен. То есть находится по ту сторону стиля — любого стиля, стеба — в частности.
Есть и другая необходимость в труде сразу в четыре руки: вещи этого рода принципиально объемны. Это не случайно. Многоречивость Проханова — стилистична, объемность нового направления — содержательна, потому что Проханов — это все-таки «Два капитана», новые же романы — это «Песня о нибелунгах».
Два слова о содержании этих сочинений. Первое с некоторой натяжкой можно считать римейком «Повести о настоящем человеке» Бориса Полевого — клюнем на эту удочку, любезно протянутую нам авторами. Второй — русский литературный вариант мировой кинематографической вампирологии. При этом упаси вас бог счесть, что содержание играет здесь существенную роль. На месте «настоящего человека» мог бы быть «снежный», а на место упырей могли бы заступить разносчики бубонной чумы. Важно другое: принципиальная вторичность, но отнюдь не пародийность. И тут и там есть отчетливый, туго закрученный сюжет, что для направления «стеб» было все-таки второстепенным обстоятельством. Более того, если «Мифогенная любовь» сюжетно линейна — приключения одного героя, то «Красный Бубен» — это уже повествование разветвленное, с многими пересекающимися линиями, как готический роман. И, кстати, если найдется отважный юноша и одолеет этот том, то убедиться в ненатянутости последнего сравнения.
~ Но все это, по сути дела, частные обстоятельства. Важно для этого направления — назовем его все-таки как-нибудь, постстеб, скажем, — прежде всего, другое: принципиальный отказ от стиля, чему литературная вторичность сюжета лишь помогает. Вы удивитесь: вот диковина, в стране что ни день выходят десятки книг, в которых никакой индивидуальный стиль и не ночевал. Маринина, Донцова, Дашкова, далее везде. Заблуждаетесь, это совершенно разные вещи: в бездарных сочинениях стиль не ночевал, потому что нечему было, а вот постстебальщики бесстильны именно что установочно. Это отличает их сочинения от обычного трэша самым коренным образом: там — глупость на потребу потребителю-идиоту, здесь — эстетический принцип и отрефлексированная позиция, здесь — литературная искушенность, интеллект, филологическая виртуозность, здесь новым направлением пахнет!
Кажется, в нынешней, скажем так, интеллектуальной ситуации вообще, в литературе в частности, что-то в этом роде, как и бывает, все последние годы зрело, дымилось из-под торфа, ждало своего часа. Дождалось. И не на уровне рафинированных рефлексий, литературных дискуссий и кулуарных обменов мнениями, но в виде полновесных беллетристических сочинений, которые мгновенно были востребованы. Прорвало, что называется.
Нечто подобное можно наблюдать и в изобразительном искусстве, шире — во всей культуре, даже в политике. Это общекультурный знак времени: искушенность артиста, переступившего рамки постмодернизма, который еще недавно казался как раз безразмерным дальше некуда. Артиста — не ловкого манипулятора прежними формами, не фигляра и стебальщика, но зоркого, искушенного и беспристрастного охотника, ловко плетущего свою сеть. Постстеб, как мы его коряво и начерно назвали, еще сказал только первые свои слова.
