Цивилизация
Любопытный казус случился с новым учебником истории для старшеклассников. Прошла информация о том, что в список рекомендуемой литературы включен Сорокин с «Днем опричника». Газеты написали. Эксперты разные прокомментировали. Публицисты высказались. Потом уж Мединский, главный автор учебника, выступил, сказал, что все — вброс и фейк.
Народ продолжает шуметь. Кто-то не слышал разъяснений. Кто-то им просто не верит, усматривает конспирологию, уже, дескать, подправили, переписали. У кого-то, как водится, осадок, как в анекдоте про ложечки. А кто-то в злосчастном списке литературы уже нашел новые поводы и фамилии для спора. Ситуация, конечно, крайне любопытная. И любопытна она именно реакцией общества, его готовностью вскинуться, не разобравшись.
Ведь какие в обществе возникли претензии к учебнику, когда все только закрутилось? Собственно, только две. Первая: такое нельзя в патриотическом учебнике. А учебник окрестили именно таковым, кто бы и что под этим ни понимал. Вторая претензия: такое нельзя детям.
В интернете разразилась буря: соцсети запестрели пересказами антиутопии о лютующих силовиках, наполнились они и скандальными цитатами постмодернистского романа Сорокина о Сталине, Хрущеве и Гитлере. Цитаты и пересказы, понятно, приправлялись пространными и эмоциональными комментариями. Дескать, разве можно такое — да в неокрепшие нежные души? Разве сочетается это с курсом, которым идет страна? Разве допустимы такие выверты в пособии, в котором рассказывается о спецоперации? Разве не кощунственны тут какие-то различные трактовки, какой-то чертов плюрализм, да еще в такой форме?
Форма, к слову, действительно очень странная. Странно только, что вопрос к ней оказался недокручен возмущенной общественностью. Ведь главная претензия должна была по идее коснуться того, что вообще художественная литература делает в учебнике по истории. По истории, черт возьми. И в этом смысле спрашивать имело смысл не только за Сорокина, но и за Стругацких, Гроссмана, Платонова, Рыбакова, Ефремова и многих других, кто вообще-то в этом списке действительно есть. Можно нежно любить кого угодно из этих авторов, можно пламенно их всех ненавидеть, но что они делают в списке рекомендованной литературы учебника по истории? Как-то все же от научной литературы ждешь большей адекватности.
Вот как раз различные оценки, интерпретации возможны в учебных пособиях. Аккуратные, взвешенные, со ссылкой на авторитетные источники, на мнения признанных ученых соответствующего профиля. Хорошо еще разделять эти мнения с фактами. К передаче этих фактов при этом должны предъявляться очень строгие требования, чтобы не было никаких ошибок, даже мелких, допущенных по небрежности. А новый учебник под редакцией Мединского, кажется, в этом плане тоже вызывает вопросы. И если о чем-то стоит говорить серьезно, то как раз об этом. У нас же весь разговор свелся к ругани уровня бабулек на скамейке. Плевкам в духе «Тьфу, срамота!».
С бабками на скамейке, конечно, не подискутируешь. Их наивное сознание в принципе отвергает феномен дискуссионности как таковой. Сложность мира их пугает, страшит до отрицания, и каждый раз, когда они с ней все же сталкиваются, когда игнорировать ее становится невозможно, они начинают кричать и махать руками. Как дети малые, ей-богу. Такие непосредственные!
И если продолжить разговор о злосчастном учебнике, то можно с уверенностью утверждать, что реакция была бы точно такой же, если бы в списке рекомендованного чтения там встретился не литератор Сорокин, но и какой-нибудь историк «неправильных» взглядов, «неправильной биографии» и даже «неправильного» происхождения.
Даже вообразить трудно, какой бы поднялся вой, если бы это был, например, ученый-либерал, британец или американец, супостат-инородец, короче. И нет, ситуацию не спасло бы упоминание в следующих строках списка десятка историков-почвенников и современных славянофилов. Наоборот! Такое соседство только больше вывело бы из себя наших униженных и оскорбленных.
Я с таким постоянно сталкиваюсь как учитель литературы. Это невероятно, но иные родители, причем довольно многие, искренне удивляются многообразию школьной программы. Не верят, что в ней сочетаются авторы разных, порой диаметрально противоположных, взглядов. Вы не поверите, но мне случалось выслушивать претензии, что я говорю с подростками о Шаламове или Мандельштаме. Люди на полном серьезе считали, что это моя собственная инициатива. Когда я говорила, что эти авторы в программе, вопрошающие округляли глаза: «Не может быть! Маяковского же недавно изучали. Как могут сочетаться Маяковский и Мандельштам с Шаламовым!» Бывает и в другую сторону перекосы. «Зачем, – спрашивают, – вы мучаете детей «Тарасом Бульбой», разве его не убрали из программы после распада Советского Союза?».
А какой ураган может случиться у меня в блоге, когда я пишу о чем-нибудь школьно-литературном! Страшное дело. Напишу о Радищеве, «бунтовщике, хуже Пугачева» — и я злобный либерал, предатель родины, в иноагенты меня записать и гнать поганой метлой из школы. Напишу, что не имею ничего против возвращения в программу Николая Островского — автор совсем ку-ку, головушкой ударился, еще немного и Сталину осанну запоет. Выскажу мнение, что литературу можно изучать на любом материале, если этот материал, так уж вышло, однажды вошел в историю литературы и занял там какое-то место, — мне, ссылаясь на Данте (точнее приписывая флорентийцу того, чего он не писал) пророчат самые жаркие уголки в аду, потому что я беспринципная дрянь.
Люди цепляются к форме, не понимая содержания. А форма обманывает. Она искажается под влиянием стереотипов, каких-то случайных историй, просто шума толпы. Если же начать кому-то что-то объяснять, погружая в это самое содержание, это вызывает протест.
Обыватель думает, что западник Тургенев — это совсем не такой западник, как какие-нибудь есть западники сейчас. А когда обыватель читает, что Иван Сергеевич даже после смерти доводил правительство до исступления, так что во время похорон было оцеплено полицией все Волковское кладбище и у могилы дежурило несколько агентов Третьего отделения, чтоб не дай бог не прозвучали никакие не согласованные речи, чтоб не дай бог никто не посмел выдать что-нибудь в духе «Россия будет свободной», с человеком случается приступ паники. «Вранье!» – кричит он, оскорбленный в лучших чувствах.
Обыватель не знает и того, какой волне хейта, как говорим мы сейчас, подвергался, например, Салтыков-Щедрин. Как его обвиняли в цинизме и очернении российской истории. Знаете, по существу, его «История одного города» была ведь таким же вызовом, как и проза Сорокина. Учитывая разницу в эпохах, то есть беря во внимание, что мы живем во времена, когда почти не осталось табуированных тем, Сорокин ничуть не более скандален.
Относиться к нему, конечно, можно по-разному, любить его или нет (я вот — нет), но отрицать того, что его произведения уже заняли определенное место в литературе, невозможно. В литературе. Не в исторической науке. Проблема в этом. В неуместности.
Сорокин в учебнике истории в этом смысле ничуть не более странное явление, чем Ефремов с «Туманностью Андромеды».
Мир сложный, и протест против его сложности — признак инфантилизма, если не сказать слабоумия. Но сложность не означает хаоса. Всему в этом мире есть свое место, не надо разводить бардак.
Автор выражает личное мнение, которое может не совпадать с позицией редакции.