Цивилизация
Путинское воцарение на трон ознаменовалось разгромом старого НТВ, созданного Гусинским. Случилось это ровно 10 лет назад. Когда стало ясно, что поражение неминуемо, бунтовщики прекратили вещание и установили в коридорах студии камеры. В кадре ничего не происходило, но глаз от экрана нельзя было оторвать. Завораживающая пустота вобрала в себя много смыслов, в том числе и непредвиденный: зрители настолько устали от монтажного вранья, что предпочли ему любые куски неотредактированной жизни. Дзига Вертов, размещая свою камеру посреди революционного Петрограда, знал, что делает: эффект присутствия – великая вещь. А вскоре на месте четвертой кнопки воцарился зловещий черный квадрат, что означало смерть.
Сегодня особенно ясно: закрытие старого НТВ символизировало конец сколь яркой, столь и противоречивой эпохи отечественной тележурналистики. В этом утверждении нет ни скорби, ни восторга, а есть лишь констатация факта. И тогда и теперь большая правда об НТВ состояла из большого количества мелких правд и неправд. Параллельно гигантскому давлению со стороны государства, завуалированного под «Газпром» (хотя в данном контексте уместней воспользоваться остроумным определением Осокина «Газаватпром»), шел процесс саморазрушения компании. НТВ уничтожили не только стилистические разногласия с режимом, но и со своими первоначальными целями, базирующимися на консервативных европейских ценностях. Можно, конечно, в очередной раз задуматься над тем, почему история любых русских реформ – история не созидания, но разрушения; впрочем, это еще более грустная тема, чем гибель телеканала.
Крах старого НТВ обернулся не только метафизической драмой людей и идей, но и вполне земными результатами: десять лет назад с ТВ ушел профессионализм. Я далека от мысли причислять к звездам всех, кто имел касательство к аббревиатуре из трех букв. Но на НТВ было представление об уровне мастерства, которое теперь выглядит анахронизмом. Вспомним: выпуск последней дибровской «Антропологии» в апреле 2001-го, где в прямом эфире увольнялся по собственному желанию Парфенов, — это в первую очередь разговор о профессии. Дибров и Парфенов на разрыв аорты выясняли тайные мотивы предательства именно с точки зрения отношения к ремеслу. Вспомним, как Леонид Геннадиевич сказал репортеру Точилину: «Костя, если твой сюжет (о разговоре «захватчика» Коха с сотрудниками НТВ – С. Т.) называется журналистикой, то мне надо искать другую работу». И уж совсем поразило беглое парфеновское замечание: я очень спешил, отправляя материал в «Коммерсантъ» (открытое письмо Е. Киселеву – С. Т.), это мой самый небрежный комментарий. И тогда над небрежностью комментария способны были задуматься немногие из «уникального журналистского коллектива»: Парфенов, Осокин, Сорокина, Миткова. Но попробуйте продолжить список сегодняшними асами – ничего не получится!
Наш нынешний день тусклый и пасмурный, как погода за окном. Отсутствие альтернативы во всей сферах первой реальности доведено до гротеска во второй. Ограниченный контингент персонажей и ситуаций утомляет организм не меньше, чем весенний авитаминоз. Медведев и Путин, Ленин и Сталин, Пугачева и Михалков – вот из чего соткано скромное обаяние ТВ начала второго десятилетия третьего тысячелетия. Первая пара – два источника и две составных части политической жизни. Их подробное жизнеописание – цель и задача информационного вещания. Если Путину как главному защитнику детства и материнства вручают галстук в виде сперматозоида, то Медведев в том же новостном блоке с умилением рассматривает детские носочки на фабрике в Смоленске.
Бинарная оппозиция Ленин — Сталин, добытая из нафталина с целью срочной актуализации, означает идеологическую смутность предстоящего выборного цикла. Смысл дискуссии неизменен, как выборные манипуляции. С одной стороны, дедушку неплохо вынести из мавзолея; с другой — Зюганов обидится. С одной стороны, робко объявленная десталинизации – это почти что модернизация, а то и вожделенная инновация; с другой – народ не поймет. Тот самый, который с помощью голосования нарек Иосифа Виссарионовича именем России. (На днях, кстати, нарисовался и третий вариант. Сергей Марков, мудрец и единоросc, с пугающей откровенностью озвучил сокровенное: кто, мол, за десталинизацию, тот против Путина).
И наконец, несколько слов о том типе отвлекательного и развлекательного вещания, которое олицетворяют Пугачева с Михалковым. Не хватит пальцев рук и ног, чтобы сосчитать, сколько раз эти почтеннейшие люди украшали собой эфир за последние дни. Примадонна в постели с Малаховым и без оного; она же в долгоиграющем мемуаре «Пугачиха»; она же в интимном эссе о сексуальной привязанности к Галкину; она же отбирает молодняк для очередного вокального конкурса. Еще лучше, оптом и в розницу, идет Никита Михалков. Его диапазон широк – от озабоченного несовершенством мира бесогона до оскорбленного непочтительностью паствы властителя дум. Но особенно хорош мэтр в образе Паратова. Он тогда весел, размашист и особенно выразителен, будто в очередной раз соблазняет бесприданницу. В такие редкие минуты Никита Сергеевич называет Медведева «потрясающим фотографом» и сообщает, что в 2012-м намерен голосовать за Путина.
На остальном пространстве – между Пугачевой и Михалковым – кружатся бесы, еще не добитые Никитой Сергеевичем. Тут Собчак мирится с Волочковой и выясняет отношения с Катей Гордон; Плющенко вызывает из-за Рудковской на дуэль Батурина (полотно в двух сериях); милый школьник четвертует в кадре собачек; Александр Федорцов попадает под лошадь; Лужков, оказывается, вовсе не Лужков, а Кац; в «Прямом эфире» (название новой программы) обещают близкий конец света...
Прав оказался Павел Лобков. Сразу после распада старого НТВ он эмигрировал в программу «Растительная жизнь», будто предчувствовал: именно это название скоро станет метафорой всего ТВ. Как в воду глядел!
