Непоющий Высоцкий про поющего

Перед 30-летием со дня смерти Владимира Высоцкого я встретился с Вадимом Тумановым. Говорили, как, впрочем, и при каждой нашей встрече, про Владимира Семеныча.

Вадим Иванович говорит с сарказмом, что у Высоцкого сейчас очень много друзей и ему даже неловко что-то рассказывать. Но в его дружбе с классиком ни у кого сомнений нет. Кстати, приведу несколько цитат.

Вениамин Смехов: «Это был для поэта многозначный дар жизни — дружба с Тумановым… Я обнаружил душевное успокоение поэта. В альбоме у его друга я увидел лицо, черты которого на малый, видимо, срок отпустили «погулять» свое вечное напряжение… На фото, где они с Тумановым, где они просто гуляют, скажем, на евтуш)енковской станции Зима, или в Бодайбо, или в Пятигорске, в доме у Риммы Тумановой, всюду мне ясно до прозрения: ему здесь не только очень хорошо, у него другое лицо — лицо без следа житейской или творческой гонки. Лицо, где расправились, разбежались к черту все морщинки».

Юрий Карякин: «Я знаю только одного человека, который очень сильно влиял на него (Высоцкого). Человека, который, кстати сказать, мне в нем открыл очень много, сам того не подозревая, наверное. И то, что я говорил о Володе, что он должен был помереть и выжить на войне. Помереть и выжить в лагере, помереть и выжить в русской истории, помереть и выжить в Свидригайлове. Это все так, но это, вроде что-то объясняя, все же образует какой-то замкнутый круг. Для меня этот круг прорвался, когда я познакомился с Вадимом Тумановым. Я увидел этот совершенно могучий слиток, корень, и понял, что Володя припадал к нему, как раненый больной зверек, подключался… Володя, по-видимому, в какие-то моменты умел все бросить и махнуть к Туманову. Вадим — это, если можно так сказать, непоющий Высоцкий. Володя пел за него. Они друг друга открыли и отчеканили».

Определение «Туманов — это непоющий Высоцкий», кажется, первым ввел в обращение Станислав Говорухин. Он еще говорил: «Я не знаю, кто из них от кого больше набрался — Туманов от «барда всея Руси» или бард от Туманова».

И вот Вадим Иванович вспоминает:

— Популярности Володиной завидовали многие…
— Например, Евтушенко? Я его вспомнил, потому что у него тоже недавно был юбилей.
— Ну, Женя и сам очень популярный… Но его публиковали, а Вовку — нет. А он, знаешь, хотел быть признанным, хотел быть напечатанным, это совершенно точно. К славе его не все относились спокойно. Я тебе расскажу такую историю… Володя был еще жив. Я приехал в Ялту, мы там встретились с Говорухиным и Аксеновым, сидим, разговариваем. А там был еще один человек. Его звали Григорий. Разговорились… Зашел разговор о стихах и поэзии и, естественно, про Высоцкого. И этот Григорий говорит: «Так, как Высоцкий, может писать всякий». Я подумал, что человек просто шутит. И говорю ему: не знаю, как вы пишете, но я вас не знаю и ни одной вашей вещи не знаю. Говорухин рассмеялся и говорит: «Нет, одну-то вещь его ты точно знаешь!» А какую? «Уйди с дороги, таков закон: третий должен уйти». Это был Поженян. Мы с ним потом задружили. Он, наверно, много понял после смерти Володи… Как Володины вещи гремели! Бэла Ахмадуллина очень переживала, что его не печатают. Но многие коллеги Вовки не хотели его признавать. Вот у нас по-другому: бульдозерист объективно оценивает работу своих товарищей и может запросто похвалить коллегу.
— Вы тут сравнили поэта с бульдозеристом. Наверно, это вам Маяковский навеял — типа, «поэзия — та же добыча радия», и там еще тысячи тонн руды, а руда — это ваша тема, старательская.
— Ну при чем тут бульдозеристы! Я знавал людей самых разных профессий…
— Вы, когда встретились с Путиным, говорили ему про Высоцкого.
— Да! Я был приглашен в Театр на Таганке, когда отмечали 65 лет Володи. Было не очень много народу, человек 14, из театра — Любимов, его жена, Иван Бортник, Хмельницкий, Демидова, Давид Боровский, театральный художник… Леня Филатов не был, он болел тогда. Туда должен был приехать Путин, и он приехал. Мне было интересно — представляешь, президент страны!
— А они были с Володей знакомы?
— Нет, конечно. И вот я сказал там тост, когда до меня дошла очередь. Я напомнил, что ни с кем я не говорил так много, как с Володей (и еще с Говорухиным), о богатствах нашей страны, о том, как люди могут работать. «Все у нас есть, и народ прекрасный — ну почему у нас все не так?» — не раз я слышал такое от него. И вот я сказал Путину: «Если Володя, как многие думают, смотрит на нас сверху… Он был бы рад, если бы эту страну вытащили к счастью». Я думал сначала, что Путин так и сделает. Потому что все возможности у Владимира Владимировича были. Да и у Ельцина были. Мы уже много говорили с тобой на эту тему… Мы не хуже других народов, но, к сожалению, все зависело всегда от первых личностей. Хочется спросить: ну почему вы не сделали ее счастливой? Человек, который бы это сделал, навсегда остался бы звездой, о нем вспоминали бы как о прекрасном человеке, который много сделал для страны.
— Какие вы тут примеры видите? Есть они?
— Есть примеры. Де Голль. Черчилль. Рузвельт. Я отношусь с глубоким уважением к Александру Второму и еще к Екатерине, если говорить о русских правителях, а остальные — что-то страшное. Столько богатств и столько прекрасных людей! Но все зависит от первых лиц…
— А Путин знал, кто вы такой? (Пардон, вспомнилась история с музыкантом Юрой Шевчуком.)
— Ну, я не спрашивал его об этом. Но он знал, что приглашены друзья Володи.
— Вы с Семенычем начали дружить в 1973 году. А до этого вы его видели живьем? На концертах, может?
— Никогда.
— А я в 1970-м был на его концерте, когда он приезжал в Донбасс. Спустился в шахту, а потом пел в клубе. Магнитофонов натащили со всего города, записывали. «Взорвано, уложено, вскол-л-лото/ Черное надежное зол-л-лото». Это было величайшее событие в истории нашей шахты.
— Я раньше думал, по текстам его песен, что он из наших, что он побывал в заключении… Но в 68-м, когда я был в Таджикистане, смотрел одно месторождение — меня попросили, — то в Душанбе, в ресторане, чисто случайно познакомился с Ниной Шацкой, актрисой с Таганки, — она была красивая, молодая… И она мне рассказала про Володю. Что он никогда не сидел. Рассказала про Марину Влади. Много рассказала… Я, конечно, к тому времени много слышал Вовкиных песен, записи же бродили по свету. Иногда в Пятигорске с Риммой мы слушали. Она говорила: «Что ты слушаешь, ничего же не понятно, хрипы одни!» Мы потом часто смеялись, когда уже с ним дружили: «А, хриплый голос!» А нас с Володей познакомил Урецкий Борис, режиссер из Свердловска. Мы с ним пошли в ресторан Дома кино, а там был Володя. Мы сидели за столом… На столе была водка — или коньяк, не помню. Борька пил, Вовка не пил, я тоже не пил.
— А вы-то почему не пили? У вас же с этим не было никогда проблем.
— Не знаю. Мы разговорились… Я был рад, что наконец увидел этого парня. Обменялись телефонами. Через несколько дней я позвонил ему. Мы встретились… И задружили. Кстати слова «задружили» и «раздружили» я впервые услышал от Высоцкого
— Наверно, ему было приятно, что вы в тот вечер не пили — как будто в знак солидарности с ним…
— Карякин Юра (мы познакомились, когда он был консультантом у Любимова на «Преступлении и наказании») с Володей тоже был знаком и когда-то любил выпивать много. Володя ему однажды рассказал страшную историю — про то, как Вовке приснилось, что он проснулся в гробу, а гроб стоял на столе, дома. После, когда они встречались, Володя ему всегда говорил: «Юра, еще не в гробу!»
— Сколько раз вы с ним виделись? Сто? Тысячу?
— Не считал. Я, когда прилетал, мы каждый раз виделись — а я бывал в Москве каждые 10 дней.
— Неплохо.
— У меня же были объекты вот где: Башкирия, Свердловск, Коми, то есть я все время в самолетах и вертолетах. Прилетал в Москву, если он был на месте — обязательно встречались. Я у него был, он у меня. Он у меня ночевал, я у него. Перезванивались мы, наверно, каждый день. Касались всех тем. У нас, бывало, разговоры на кухне затягивались до утра. Смотрим — уже восьмой час, а ему в 11 на репетицию!
— Вот, я вспомнил: и знаменитую запись на Пятигорском ТВ тоже сделали не без вашего участия.
— Он прилетел ко мне. Римма говорит: приходи к нам на ТВ, ребята так хотят тебя увидеть. Они готовят вопросы… Он не хотел идти, но Римма уговорила. Запись получилась очень хорошая.
— Вы были одним из последних, кто видел Высоцкого.
— Да. Виделись за день до его смерти… Я ему не раз говорил: «Вовка, ты понимаешь, что ты делаешь?» Но он меня уверял, что если захочет, то в один день бросит.
— Наркотики?
— И водку. Он один раз два года и два месяца не пил! Я его резким языком отчитывал. Мы как-то договорились, что он приедет ко мне в тайгу (мы тогда работали в Коми), там будет домик, будет врач… Он взял уже билет. Это было очень давно, точно уже не помню когда… Я его ожидал, но он не прилетел. И вот я приехал на Малую Грузинскую в тот последний раз… Дома его нет. Володя жил на 8-м этаже, а на 10-м жил фотограф Валера. Володя был там. Он пьяный… Там были еще Бортник и Кадочников, пришли с шампанским, он их принял радушно. Так вот, Кадочников (которого Володя очень уважал) протянул завистливо: «Ну конечно, на «Мерседесе» ездишь…» Был неприятный разговор, Володя вспылил, налил себе стакан водки и сразу выпил. Понимаешь? Это пошло по второму кругу… Я тогда попросил, чтобы вызвали из Склифа врачей. Но никто не хотел вызывать! Потому что Володя обижался, ругался с некоторыми, кто пытался вызывать. Один его друг как-то вызвал — и они разругались, несколько месяцев не разговаривали. Я сказал: «Говорите, что я вызвал». Приехал Федотов Анатолий, сказал, что все нормально, что он останется там до утра. И остался. Часов в 11 вечера я позвонил… Все было нормально. А в четыре часа утра мне позвонили — Володя умер. Я поехал туда…
Мы часто спорили с Риммой и с Володей: есть там на небе что-то или нет? Она нам — свое, а мы с Володей — другое. Она доказывала нам, что есть следующая жизнь, а мы смеялись. Володя шутил: «Ну ладно, спрошу у космонавтов!» Про какого-то капитана Римма еще рассказывала, что он был в Бермудском треугольнике и что летающие тарелки кто-то видел… Вовка после этих споров написал шуточную песню для Риммы, он ей первой спел, у меня есть запись, где Володя говорит:«Римма, пишу поздно ночью — только потому что для тебя», — и поет про Бермудский треугольник.
— Значит, Семеныч думал, что уходит в никуда, в небытие? «Умру, и все — темнота, могила, и ничего нет?» Тяжело думать об этом, думать так…
— Знаешь, Игорь, не хотел тебе говорить, но я видел много смертей, и страшных в том числе. Как-то, когда мы работали в Бодайбо, у нас погиб один бульдозерист, его похоронили. А потом месяца через полтора родственники приехали забирать труп. И вот они выкопали гроб, открыли крышку — и черт меня дернул туда заглянуть! — а там месиво червей… Страшное месиво!
— Вы, значит, не верите в жизнь после смерти…
— Нет.
— Значит, вы Путину сказали про Володю, который смотрит на нас, не потому, что в это верите, а чтоб сильней усовестить Путина?
— Это моя боль просто. Мне так хотелось, чтоб наши люди жили по-человечески, ведь страна достойна! У нас это было бы легче сделать, чем в Японии. Или в Болгарии — сколько там надо вырастить помидоров, чтоб купить железо и цемент? А у нас все это есть, под ногами лежит…
— Вы это сказали, а на самом деле думаете, что там ничего нет и Высоцкий просто исчез бесследно? Упал во тьму?
— Мне бы очень хотелось, чтобы всё это было там, но… Давида Самойлова знаешь? Вовка меня хотел с ним познакомить и с Трифоновым, да не успел. У него есть такое четверостишие:

Мы не останемся нигде
И канем в глубь веков,
Как отражение в воде
Небес и облаков.

Вот, думаю, как будет... Но если Бог есть, то… он ко мне относится очень и очень хорошо.
Марина мне сказала, когда он умер: «Привези камень какой-нибудь красивый на могилу Володе». Она хотела дикий камень. Я отправил ребят, долго искали, потом в Казахстане нашли камень, погрузили… А он тонн семь, наверное. Необработанный, дикий такой, очень необычный — редкая разновидность троктолита. Но ввиду того, что мама Володина хотела другое, то сделал Саша Рукавишников памятник. И Славка Говорухин тогда сказал: «Ладно, кто первый из нас умрет, тому и достанется». Теперь камень лежит у меня на даче. Я потом Славке сказал: «Мне камень не понадобится. Когда я умру, меня обязательно сожгут. Я так решил». А недавно он мне сказал: «Ты знаешь, я думаю, что и меня лучше сжечь».

— Расскажите, чем бы, по-вашему, занимался Высоцкий, будь он сегодня жив.
— Он в своих стихах поставил когда-то диагноз: «История страны — это история болезни». И этот диагноз не улучшается.
— Вот вы сказали про это, и я вспомнил, как мне рассказывал сценарист Эдуард Володарский: они с Высоцким подумывали об эмиграции. Он, значит, поставил диагноз, про который вы говорите, и поначалу думал уехать.
— Уехать? Не хочу касаться этой темы. Я знаю, что Володя не хотел уезжать — никогда! Ему однажды сделали предложение очень интересное (речь шла о его участии в съемках фильма на Западе), и он, зная, что если согласится, уже не сможет вернуться в страну... И он не согласился! Вот это я знаю. Володя никогда не хотел уезжать. Ему нравилось здесь.
— Нравилось. Всё кроме диагноза.
— Да что бы он делал в другой стране?
— Значит, думаете, ни за что не уехал бы. Ну, бросил бы пить. Стал бы бизнесменом?
— Бизнесменом Володя вряд ли бы стал. Но из театра ушел бы — он не хотел уже там работать. Еще немного — и точно бы ушел. Он бы стал — вот как есть театр одного актера.
— Может, в режиссеры бы пошел?
— Может быть… Вот прошло уже 30 лет, а не было дня, чтоб я не услышал что-нибудь о Высоцком.
— Вы часто слушаете его песни?
— Часто. Иногда даже просто едешь в машине, включишь приемник — и там он поет: «Эх, ребята, всё не так, всё не так, ребята...»