Потребность в Гайдаре

Двадцать лет назад был отправлен в отставку Егор Гайдар, проработав в правительстве всего один год и один месяц, в том числе последние полгода – исполняющим обязанности премьера. С окончания скоротечной «эпохи гайдаровских реформ» прошло ровно поколение. Вроде бы уже достаточно, чтобы смотреть на них как на историю. И сам Гайдар ушел в историю – умер три года назад. Но

образ Гайдара жив в умах сограждан. И для большинства, хотя и не для всех, он никакой не деятель прошлого, а вневременной демонический злодей.

Он развалил нашу процветающую промышленность, разорил довольный прежней жизнью народ и погубил могучий Советский Союз. Только сказочный персонаж успел бы сделать так много в такие сжатые сроки. Но как раз таким его и видят. Тут уж одно из двух: или у власти в нашей стране действительно побывал гений зла, или болезни нашего общества рождают хроническую потребность в таких образах. Премьеры — предшественники Егора Гайдара – Николай Рыжков и Валентин Павлов, как и его преемник Виктор Черномырдин, почти забыты. Их правление тоже совпало с тяжелыми временами, но что-то помешало им закрепиться в образах врагов народа. И коллеги Егора Гайдара в бывших соцстранах, которые, как и он, организовывали там переход к капитализму, злодеями у себя дома вовсе не считаются. Изобретатель польской «шоковой терапии» Лешек Бальцерович весьма почитаем и в Польше, и в Евросоюзе. А Вацлав Клаус, реформатор чешской экономики, а попутно еще и организатор распада Чехословакии в 1992 году, сегодня президент Чехии.

Что же до самого по себе перехода от плановой экономики к рыночной, то сейчас уже никто у нас не сомневается в его неизбежности. Именно никто, поскольку никто и не предлагает вернуться обратно. Гайдарофобия существует как-то отдельно от этого факта.

Был ли путь рыночной трансформации, санкционированный Гайдаром, наилучшим из всех возможных? Наверняка нет. Но, во-первых, любой великий поворот в истории нашей страны ни разу еще не проходил по траектории, которая была бы наилучшей из возможных. Гайдара клеймят люди, которые что угодно спишут Сталину. Во-вторых, путь Гайдара явно не был и наихудшим из всех возможных. В год его премьерства и в последовавшие за этим годы материальный разрыв между Россией и остальными странами СНГ только возрастал, а ведь их экономиками руководили вовсе не гайдары. И в-третьих, Гайдар, хотя и санкционировал экономические решения, но далеко не всегда был их автором. И формально, и по существу он никогда не был первым лицом в государстве. Решения 1992 года принимались в атмосфере неразберихи, политического раздрая и лоббистских атак со всех сторон. Они и не могли оказаться идеальными ни в какой системе координат. Короче говоря,

Гайдару выпало председательствовать во время событий, которые давно назрели и обязательно должны были произойти. Он сделал свою работу в меру собственных сил и руководствуясь своими представлениями о долге перед страной. Он не обогатился, не насладился благодарностью соотечественников и умер преждевременно.

Уважающее себя общество с уважением вспоминало бы человека, имя которого неотделимо от великого и неизбежного поворота в его истории. Александр Гамильтон, первый министр финансов США и фактический премьер при президенте Вашингтоне, определенно не был святым, а его экономические идеи не являлись бесспорными. Но американскую финансовую систему выпало основать не кому-то другому, а именно Гамильтону, за что его заслуженно чтят, а его портрет красуется на десятидолларовой купюре.

Не обязательно видеть в Гайдаре пророка и святого, но относиться к его памяти достойно значит достойно относиться к собственному прошлому.

Что-то глубоко болезненное и порочное в этом нескончаемом азартном поиске низостей там, где их не было. Совершенно нормально, что при жизни его крыли последними словами советские академики-экономисты. Они уютно жили при советском режиме, либерально фрондируя против него, а в новой экономической реальности их социалистические познания и словесные услуги оказались не нужны. Гораздо менее нормальным было то, что сразу после смерти Гайдара процветавший тогда Юрий Лужков (в соавторстве с Гавриилом Поповым) выступил со статьей, обличавшей покойного как инициатора «антинародного, номенклатурно-олигархического выхода из социализма, который был навязан России в 1992 году». Лужков, который не прощает Гайдару олигархичность, — это эффектное зрелище. Не менее эффектные вещи происходят и на другом политическом полюсе. Андрей Илларионов, сегодняшний член Координационного совета оппозиции, а в 1992-м – лояльный сотрудник Гайдара, ведет перманентную посмертную полемику с ним, все запальчивее уличая умершего коллегу в новых и новых ошибках и преступлениях и явно отдавая этому специфическому занятию значительную и, похоже, растущую долю своего рабочего времени.

Дело, однако, не в моральных стандартах обличителей и не в их представлениях о логике, а в самой нашей общественной атмосфере, в которой можно, сохраняя респектабельность, чернить человека, лишенного уже возможности ответить. Но почему все же так устойчив народный спрос на антигайдаровские страсти? Потому что

наше общество смотрит назад, а не вперед. Потому что оно все сводит и никак не сведет счеты с прошлым. И именно Гайдар, резко отличавшийся от прочих людей власти, оказался подходящей персоной, чтобы удовлетворить общественную потребность в виновнике всех подлинных и мнимых бед.

Невольно он и сам этому помогал. Будучи по знаниям и наклонностям скорее экспертом и советчиком, согласился возглавить правительство, потому что прочие претенденты предпочли в эти критические месяцы залечь на дно. Руководствуясь своими понятиями о долге, брал на себя ответственность за все решения, в том числе и за принятые не им, и так и не научился переваливать вину на коллег или предшественников. Подчинившись чувству ответственности перед друзьями, позволил им превратить себя в политический актив и пытался продолжить после отставки публичную карьеру, хотя был замкнутым и застенчивым человеком, не имел вкуса к политике и так и не приобрел на этом поприще необходимой квалификации.

Плохие услуги ему оказывают сейчас и многие из первоначальных сподвижников, сплотившиеся в замкнутый клан «друзей Гайдара» и проповедующие память о нем как религиозный культ.

Помимо чистых дружеских чувств их потребность именно в таком Гайдаре явно вызвана желанием облагородить с его помощью неудобные моменты их собственных биографий, со всеми их зигзагами, компрометантными играми с властью и всеми прочими проблемами, которые так трудно решить номенклатурщикам, желающим одновременно быть интеллигентами. Из-за всех этих малопочтенных, но неувядающих потребностей — у большинства в придуманном архизлодее, у меньшинства в придуманном же пророке — нет хода честному представлению о Егоре Гайдаре, человеке долга, который, при всех своих ошибках, сделал выпавшую на его долю историческую работу. В своем ослеплении общество не видит подлинную свою сегодняшнюю потребность – в людях именно такого склада, с таким же чувством ответственности, хотя бы и других убеждений.